Быть может. Роман в стихах
Шрифт:
Себе дороже в этот раз стесняться:
Зачем с рожденья смерти ожидать?..
Чтоб научиться смерти не бояться?
***
Болезни наши, вопреки молве,
Не плоть спервоначала истязают,
Живут болезни наши в голове,
Оттуда же, как змеи, выползают.
Мой господин незримый – детский страх,
Достоинства мои свергая в прах,
Меня он разъедает из утробы…
В кошмарных снах, где мертвецы и гробы,
Мне
Брезгливо руку мне не подавали,
Напрасно обзывали подлецом,
В сомнительных грехах подозревали.
Мы, люди, против тёмных сил слабы,
И я, не обретя ещё скрижали,
Готов был предложить себя в рабы,
Лишь только бы меня не унижали.
Здесь с новой силой начал я болеть,
Я не во сне, и страх не иллюзорный.
Моя задача – страх преодолеть:
Страх смерти – страх животный, страх позорный.
Ребёнком я боялся темноты,
И каждый шорох мне казался страшным…
Теперь же я далёк от той черты…
Так стоит ли пугаться днём вчерашним?
Гораздо раньше, чем в текущий год,
Я должен был задать вопросы эти,
Я ж неуклонно следовал вперёд
И признавал вопросы лишь в анкете.
Любое отклонение с пути
Несло в моё сознанье гибель, смуту…
Тогда не мог я сил в себе найти,
Чтоб даже оглянуться… На минуту.
Итог печален: я вообразил,
Жить не начав, что песня жизни спета,
Хотя здоров я, молод, полон сил…
Пришла пора осмыслить мне всё это.
***
Приехав в этот город средь болот,
В мороз ужасный, равносильный злобе,
Стеснён я вновь, как недозревший плод, —
Уже в духовной, мысленной утробе.
У всех у нас похожая судьба,
Приехавших сюда, в холодный город,
И тот изгонит из себя раба,
Кто жаждет утолить духовный голод.
Теперь живём мы в каменных домах,
Приехав из села, где были избы,
И не во всех крестьянских головах
Прижиться могут эти катаклизмы.
Здесь давит на сознанье новичка
Непостижимый уровень культуры,
И смотрят на беднягу свысока
Исаакий, Столп и ангел с верхотуры.
Величьем подавляет Эрмитаж,
Сверкает златом царское жилище…
Хоть говорят: музей теперь он наш —
Но в нём себя ты ощущаешь нищим.
Культура здесь – не деревенский клуб,
Здесь каждый день театры, представленья,
Огромные дворцы взамен халуп —
И открываешь рот от удивленья!
А в Петропавловке лежат цари —
И среди них лежит сам Пётр Великий!
Кадят – в социализме! – алтари…
Всем подавляет город многоликий.
Не лишне молодым мужчинам знать:
Когда, взращён под материнским оком,
Он вынужденно покидает мать —
Становится вмиг слабым, одиноким.
Осознаёт он это или нет,
Но он везде идёт тропой избитой:
Чтобы, как в детстве, был одет и сыт,
Чтоб был всегда под маминой защитой.
Суровый здешний климат – злая мать,
Она дитя вовек не приголубит,
Перестаёт ребёнок понимать,
За что его родная мать не любит.
Вокруг меня гранит… Как саркофаг…
Довольно! Не пора ли пробудиться?
Чтоб доказать, что свой я, не чужак,
Я здесь обязан заново родиться.
В местах, где довелось нам вырастать,
Единственной культурой было пьянство.
Культуру надо новую впитать,
Чтобы в великом городе остаться.
Не получаю больше я извне
Тепла, любви – царит здесь беспристрастность,
И находить я вынужден в себе
И матери любовь, и безопасность.
Достаточно всего лишь осознать
Всё то, что в наших головах творится,
Чтоб помраченье из голов изгнать,
И к нам, уйдя, оно не возвратится.
Глава 4. Осознание красоты
Он никогда не казался грустным или меланхоличным.
Другие молодые люди его возраста считали его
дерзким и забавным проказником. Он мог корчить
рожи, вспрыгивать на столы и диваны, приникать
к шеям дам и делать вид, что хнычет. Он смеялся над
собой и над другими и заставлял людей смеяться до слез.
С. Витале. Тайна Дантеса или пуговица Пушкина
Виталий вдруг по-новому взглянул
На странности общенья с женским полом…
С вопросом этим раньше он тянул —
Ведь путь к образованью был тяжёлым.
Но избранной судьбы не миновать:
Привычка думать разум бередила —
Он поневоле стал осознавать
Всё, что вокруг него происходило.
И в том, что раньше он воспринимал
Как женское к нему пренебреженье,