Быть таким, как все
Шрифт:
— Насчёт денег. Как я их получу?
— Чеком. Вы не беспокойтесь, он уже готов. Разве что не подписан, никто не ожидал, что Вы придёте.
Лев Петрович застонал. Всё-таки фортуна лишь подразнила своим блеском, но ничего не пообещала. Меркулов же воспринял стон Кобылкина по-своему.
— Что такое? Вам плохо? Может воды? У меня капли сердечные есть, — засуетился он.
— Нет, все в порядке, — убито проговорил Кобылкин. — Знаете, я не смогу принять премию. Мне надо идти.
Он встал.
— Как? Что случилось? — Меркулов растерянно
— Вы сдурели что ли? — воскликнул Лев Петрович. — Дайте пройти!
— Нет! Речь скажете, премию получите, тогда идите!
— Да не могу я премию вашу получить! Что нашло на тебя? — не сдавался Кобылкин, называя редактора то на «ты», то на «вы».
— Это на Вас что нашло?
— Чек принимать не буду! — выпалил Лев Петрович.
Меркулов опешил.
— Почему?
— Считай, что жизненная позиция у меня такая. Довольны? А теперь пустите!
Но редактор стоял насмерть.
— А наличные?
Кобылкин не поверил ушам.
— Так разве можно? — осторожно спросил он.
— Для Вас — да!
Да! Да! Это слово прозвучало, как музыка, самая нежнейшая на свете. Спасибо тебе, безвестный писатель Платон Викторов! Обязательно надо прочитать хоть одну твою книгу!
— Это меняет дело. Тогда я согласен.
Меркулов не стал скрывать ликования. Бросился к Кобылкину и горячо обнял.
— Поймите, это для нас очень важно, Платон Петрович. Спасибо Вам!
Кобылкина смутило столь открытое появление чувств. Он неуклюже похлопал Меркулова по спине.
— Ну-ну, Саша, что Вы нервный какой?
Редактор отстранился, всхлипнул.
— Да, нервы ни к чёрту стали. Простите меня, — потом хлопнул себя по лбу. — Сейчас вернусь. Надо договориться насчёт денег.
С этими словами Меркулов выскочил за дверь. Настолько поспешно, что было ясно: редактор хотел скрыть слёзы.
Лев Петрович плюхнулся на диван. После этой сцены ему стало не по себе. Напомнила о себе совесть. Обманывать добросердечного Сашу не хотелось. Но перед внутренним взором маячила цифра «400 000», перевешивая всё остальное.
Зал стало слышно громче — народ прибавлялся. Хлопнула дверь, за кулисами появился незнакомый человек. Пожилой, высокий и сильно сутулившийся. На Льва Петровича он даже не взглянул, прислонился плечом к стене. Пустым взглядом смотрел на сцену, худые пальцы гладили подбородок. Такому подошёл бы цилиндр, будь сейчас в моде.
Забежал Меркулов. Глаза уже не были красными, щеки румянились, очки радостно сверкали. Он заверил, что с деньгами всё путём. На немой вопрос Льва Петровича: «это что за тип?» ответил почтительным шёпотом:
— Это — Ларион Гужев, председатель нашего Союза Писателей. Личность планетарного масштаба, гений! «Тихий плёс» не читали? А «Зелёные травы»? Как же так? Впрочем, его трудно достать, давно уже нового не издавали.
Кобылкин вспомнил критика Бромберга и ляпнул:
— Тиражи вниз пошли?
Меркулов посмотрел на него так укоризненно, что Лев Петрович покраснел. Хотя, и не понял, что сказал не так. Гужев же вздрогнул, окинул Кобылкина презрительным взглядом и процедил под нос что-то вроде: «попсовый графоман». Знать бы ещё, что это значило.
Кроме всего прочего, оказалось, что Гужев будет ведущим церемонии. Вот почему он находился за кулисами.
Заиграла торжественная музыка, ярко вспыхнули софиты. Почти сразу же председатель Союза Писателей шагнул на сцену. Грянули овации. Меркулов извинился и исчез. Кобылкин остался один. Со своего места он видел только профиль Гужева, сухо каркающего в микрофон. Вступительная речь оказалось долгой. Изредка её прерывали аплодисменты. Лев Петрович почти не слушал. Потом на сцене появился другой человек (Гужев пригласил его из зала) с толстой папкой в руках. Сам — такой же, как папка: квадратный и красный. Лицо его обильно потело. Он тоже говорил долго. Что-то про русскую классику, муки творчества и муз, которые прямо сейчас кружатся под потолком.
Появлялись ещё какие-то люди, оккупировали микрофон и говорили, говорили. Очкастые юноши и пенсионеры в парадных кителях, расфуфыренные женщины «за сорок» и импозантные мужчины. Все они, после речи, выстраивались на сцене в ряд. На какой-то миг Льву Петровичу показалось, что это не закончится, пока на сцене не окажется весь зал, но тут слово вновь взял квадратный человек-папка:
— И наконец, ради чего мы все здесь собрались! Премия «Золотое перо» это не просто дружеский междусобойчик, это труд. Труд по выявлению лучшего. Не скрою, споры жюри были жаркими как никогда. Но всё-таки решение принято. Лауреатом этого года стал Платон Викторов!
Зрители вновь зааплодировали, но уже не так яростно как в начале. Наверное, болели ладони. Лев Петрович подорвался, засуетился. Он не знал, что делать: уже нужно выходить или как? И в тот момент, когда Кобылкин уже решил идти на сцену, за спиной раздался голос Меркулова:
— Платон Петрович, стойте! Вас пригласят.
И впрямь, квадратный человек не ждал появление Викторова, а просто выдерживал театральную паузу.
— Вы вяло хлопаете, господа! Потому что случилось невероятное, полюса поменялись местами, и реки потекли вспять! Он здесь, с нами! Встречайте. Платон Викторов, прошу Вас, дорогой друг!
Кобылкин обернулся к Меркулову, мол, теперь-то можно? Тот яростно замахал руками и вытолкал его на сцену. В глаза ударил свет софитов. Зал на какое-то мгновение утонул в тишине, по нему пронёсся лёгкий шёпот. Кобылкин приветственно поднял руку. И случился взрыв. Аплодисменты превратились в шторм, а сцена — в корабельную палубу. Со всех сторон шумело и громыхало, кажется, даже сверкнула молния, и повисла дымная завеса от стреляющих пушек. Лев Петрович закачался, он почувствовал себя в гуще сражения, с саблей и в треуголке. На деревянных ногах Кобылкин подошёл к микрофону, ухватился за стойку, как за штурвал.