Бывшие. Дурман
Шрифт:
Затем, просматривая новости, вижу, что практически не было никакой новой информации о самом Яне. Старые статьи лишь пестрят заголовками о том злополучном ДТП и долгой изнуряющей реабилитации. Как же так СМИ пропустили возвращение в страну сына одной из влиятельнейших персон столичного бизнеса?
Бесконечные ссылки, переходы по ним и мерцающий экран телефона в темноте наконец меня выбрасывают на какую-то фотосессию в Европе.
На фото Ян играет в гольф, а рядом с ним в спортивной форме призывно улыбается незнакомая девушка. Я не сильна в мире гламура
«Милена Перфильцева – вице-мисс мира, дочка нефтяного магната Анатолия Перфильцева».
Сказать, что я была расстроена, ничего не сказать. Голова уехала в плечи, а глаза заволокло слезами. Я стоически пытаюсь не моргать и часто дышать. С какой стати меня так взволновала эта фотосессия?
Подумаешь, мой бывшей придерживает за талию эту элегантную шпалу. Она призывно улыбается ему в ответ, а за их спинами открывается шикарный вид на оливковые и цитрусовые рощи, высокие холмы…
Сглотнув и смочив слюной пересохшее горло, я не жалею себя и продолжаю ковырять давно засохшую корку на старой ране.
Под фотографиями простая подпись: гольф-поле «Греческие дюны».
И тут меня прошибает озноб. Ян всегда любил Грецию.
Муж говорил, что только там его место силы, где он чувствует себя в ресурсе и готов покорить любую вершину. Мы давно планировали поехать туда вместе. Накануне поездки я узнала, что беременна, и мне необходимо было пройти обследование. Маленькой я упала зимой в прорубь на озере и сильно переохладилась. Врачи тогда давали неутешительные прогнозы, особенно о таком природном процессе, как материнство. Я не хотела спешить и думала сообщить Яну только тогда, когда буду уверена, что с ребенком все хорошо и ничего ему не грозит.
Как я ни сдерживаюсь, а слезы срываются с ресниц и болезненным жаром стекают по щекам.
Боль. Не прошла. Даже спустя пять лет.
Я смотрю в телефон расплывчатым взглядом. Я была уверена, что моя зависимость прошла. От Яна. От нас.
Ошибаюсь в очередной раз.
Не отболело. И кто придумал, что душевные раны лечит время? Сущий обман.
Вся моя попытка стать счастливой с любимым мужчиной рассыпалась, словно карточный домик, который я любила строить в детстве.
Соскребаю себя со стула. И выхожу в коридор. Накидываю палантин, что остался от бабули, на плечи. Проверяю, как спит Саша.
Сынок спокоен. Его ровное и тихое дыхание дает зеленый свет на то сумасшествие, что поселилось в моей голове.
Я выхожу из квартиры. И спускаюсь к злополучному палисаднику. Красивому решению ландшафтного дизайнера.
Двенадцатый час ночи. А я здесь. Туплю и рассматриваю в лунном свете цветы.
Не могу разобраться, зачем ему потребовалось все это. Почему не прошел мимо? В его идеальной жизни больше не было простушки Марины. Все ровно так, как хотела его семья. В частности Ильина – его мать.
Холостой миллиардер, не отягощенный ничем: ни женой не из своего круга, ни ребенком, что должен был родиться под фамилией Стембольский.
Сашка Вельский. Как и я. Отчество я взяла своего деда. Валерьевич.
Приближаюсь ближе к металлической ограде. Провожу пальцами по холодному крепкому металлу. Использую как опору. Потому даже сейчас я чувствую себя незащищенной. Разбитой и уничтоженной. Все то, о чем я мечтала, пошло прахом. В груди теплилась лишь одна надежда. Что Стембольские равнодушно проигнорируют наличие внука. И, возможно, Ян женится? Да хотя бы даже на той же Шпале. И настругает им своих, правильных внуков. Чистой крови. Знатного и богатого рода.
– Нравится? – раздается в тишине ночи.
Я боюсь дышать и тем более поворачиваться.
Бежать некуда. Да и было бы глупо рассчитывать на то, что он позволит это сделать.
– Зачем ты здесь? – глухо роняю и не оборачиваюсь.
Нельзя смотреть ему в глаза. Мне никогда не удавалось выдерживать натиск его янтарного взгляда.
Он прокашливается. Как будто собирается с мыслями, а затем выдает очередную отговорку:
– Дизайнер предложил внести изменения в проект.
– Это же какие? – уже более язвительно проговариваю. – Белку посадить в хрустальном дворце с золотыми орехами? Стембольский, – отгораживаюсь официальными нотками в голосе, – к чему такой апофеоз в спальном районе, для обычных людей? Или…
Вдох-выдох.
Набираюсь сил, чтобы максимально жестко отбрить нового дворового мецената.
– Или это очередная предвыборная кампания? В депутаты метишь? Ой, прости, в мэры?
– Рина, что не так? – хладнокровно спрашивает, как будто проводит анкетирование.
А мне хочется развернуться и врезать ему. За его вопрос: «Что не так?»
Все не так, Стембольский. И лучше бы тебе идти в свою красивую богатую жизнь и не мешать простым смертным проживать ту единственную жизнь, что предназначена им судьбой.
– Думаешь, кинул свою дизайнерскую клумбу, как кость собаке, и все рассыпались в признательности?! У Тимофеевны тут был огород. Она ковырялась в своих грядках с утра до вечера. Сеяла. Высаживала рассаду. А что теперь? Ты отнял у человека смысл жизни. Единственный. Помрет еще.
Я довольно откровенно и хлестко выплевываю каждое слово. В надежде его прогнать.
По правде, мне нравится клумба. Даже очень. Уютная красота в убогом старом дворе. Яркий участок иной жизни – без бед и горестей, маленький рай.
– Ты, Стембольский, так и не научился одному! – продолжаю словесно наступать, а спиной чувствую, что он подходит ближе.
Табун мурашек стремительно несется вдоль позвоночника, и хочется уже заорать, насколько это больно – чувствовать его вот так, как в ту ночь, когда у нас случилась первая близость.
– Интересно, чему?
– Согласовывать с другими свои планы!
В панике я пытаюсь отстраниться, и он сразу понимает, что к чему, и успевает меня остановить.
Я продолжаю стоять спиной. Никакого зрительного контакта, иначе это будет полный провал и мое очередное поражение.