Cамарская вольница. Степан Разин
Шрифт:
Михаил Хомутов молча посмотрел в лицо Ивашки Константинова, похоже, прощаясь с ним навеки, слегка поклонился, чтоб издали воевода не приметил его слабоволия, и, прежде чем повернуться к челну, сказал напоследок:
— С воеводой на стругах две сотни самарских стрельцов… Не хотел бы я сойтись с тобой, крестный, там, — и взглядом указал на земляной городок. — Нет у меня да и у иных стрельцов злости, чтоб кидаться в драку, как кинулись бы, скажем, на турка или на крымца набеглого… А стрельцам своим скажу, чтоб берегли тебя
— Прощай и ты, крестник Миша… — у Константинова от печали даже в горле запершило, и он кашлянул негромко. — А случится ежели смерть мне, зла на тебя и на однородцев из Самары с собой не унесу… Каждому свою дорожку на земле топтать. Наши здесь пересеклись, чтоб разойтись навечно…
Стрелецкий сотник отрешенно развел руками, словно потерял что-то бесценное и родное, потом повернулся к челну и неспешно пошел к воде, а Ивашка Константинов, также удрученный встречей и трудным разговором с крестником, побрел по сухому песку вверх. Максим Бешеный встретил его у ворот, увидел сумрачное лицо, озабоченно и с тревогой спросил:
— Отчего такой… смурый?
— Крестника своего из Самары встретил, стрелецкого сотника. Воевода Львов взывает сложить пищали да сабли, царскую милость за то обещает! — громко добавил Ивашка Константинов казакам и стрельцам, которые следили за своим переговорщиком, а теперь сошлись поближе послушать, что он скажет.
— Ну как же! За своего брата, стрелецкого голову Сакмашова, бояре всем нам дадут по поместью — в сажень длины и столь же глубины! — со злостью и смехом выговорил Максим Бешеный, чтоб все знали о разговоре с воеводским посланцем, который теперь плыл на челне к стругам, шестому с правого края, — там, стало быть, князь Львов находится.
— Так что же, казаки, стрельцы! — громко, привстав на груду связанного ивняка, спросил походный атаман. — Понесем повинные головы под воеводский топор? Аль дадим напоследок боярскому племени по зубам, чтоб искры из глаз полетели?
Казаки дружно ответили:
— Дадим, атаман!
— Лучше здесь в драке пасть, чем кончиться на дыбе!
— Сабля милее воеводской плахи! Пуля стократ слаще жаровни под ногами!
Отчаянный до драки Петушок вскинул над шапкой кривую саблю, всех перекричал:
— Знали, не на пир собрались! Что ж теперь слезами исходить! Биться будем, а там каждому Господь в защиту! Спокон веку так — живой не без места, мертвый не без могилы!
— Добро, казаки и стрельцы! — Максим Бешеный снял шапку, поклонился всему своему небольшому войску, сказал возможно бодрым голосом: — В ночь, думаю, воевода не полезет… А посему готовить прощальный ужин, разопьем по кружке вина, по-братски исповедуемся друг перед другом, а поутру ударимся саблями с боярскими псами!
— Што и говорить, атаман, гоже так будет!
— Послужим Степану Тимофеевичу здесь, и тутошние воеводы ему клятые враги! А кто в сердце слаб, пущай сплывает к воеводским стругам и кладет на палубу саблю, того не осудим и не проклянем, потому как это дело совести самого человека, нельзя силком на смерть тянуть! — добавил Ивашка Константинов, считая своим святым долгом дать возможность уйти тем, кто захочет так поступить.
— Разумно сказал, Иван, пущай так и будет! — согласился походный атаман, потом добавил: — Вольному воля поступать как захочет!
Часть казаков ушла к шалашам готовить ужин, остальные остались у стен в карауле — не грянул бы в сумерках хитрый воевода, помышляя взять казаков, как кур на насесте, сонными…
Максим Бешеный отозвал в сторонку Ивашку Константинова и Мишку Нелосного, усадил рядом, на ненужных теперь кольях, строго, чтобы пресечь всякие препирательства, повелел обоим:
— Как ночь перевалит за половину, вам, связав из хвороста вязанки и запихав туда сабли и копья, плыть мимо стругов к берегу…
— Как? Тебя оставить, а самим… — начал было возражать Ивашка, но Максим резко остановил его, хлопнув ладонью о колено:
— Сказал же — вам обоим плыть к берегу! Там у Мишки схоронены в тальниках два коня… Вот и скачите к Маринкиному городищу, скажите атаману Леско, что нас тут побили. Ежели не всех, то многих! Кого и в Астрахань сволокут в пытошную, — добавил мрачно Максим, — так то не краше смерти будет, сами знаете. Пущай Леско нас не дожидается, а с казаками идет к Алешке Каторжному… Славно хоть то, что старый Рудаков с припасом ушел — подсобит Разину, не зря ляжем на этих песках.
Максим Бешеный умолк, задумчиво поднял лицо вверх. В черных глазах отразились яркие звезды, но со стороны трухменского берега наползала туча с ровно подрезанной верхушкой. То и к лучшему, его посланцы легче проскользнут мимо воеводских стругов. Увезти бы так всех, да не на чем, сидеть теперь им на острове, как ракам на мели!
— Ну, браты, идите и готовьтесь. — И Максим пожал руки друзьям, те скоро пропали за кострами — ушли к себе в шалаш. Максим подошел к стене, встал около пушек. Рядом Петушок во все глаза следит за стругами, которые большими черными утицами едва приметно покачивались на спокойных в безветрии волнах.
— Тихо? — спросил Максим, облокотившись на плетень, — не шебутятся стрельцы?
— Не-е, сидят альбо спят спокойно. Ежели дернутся с места, приметим. Я тут же сполох из пушки ударю. — Помолчал несколько, как бы раздумывая, печалить атамана известием или же смолчать. Потом все же решился: — Трое стрельцов, Максим, сошли с острова. Вона туда, на косу, пробрались будто неприметно, без пищалей и без копий, только с саблями, зашли в воду и уплыли. Не стал я сполошить тебя, сам же сказывал…