Cамозванец

Николай, или как его называли приятели, Николя, никак не мог сосредоточится. Из-за этого лицо старухи выходило то слишком юным, то слишком глупым.

– Батюшка, скоро, что ль? – уж в третий раз спрашивала старуха, чресла которой затекли от долгого сидения.

– Ещё немного, Анна Федотовна, простите великодушно! – Николя отходил за мольберт и выкручивал себе уши, надеясь прийти в себя.

Старуха вскоре уронила подбородок на грудь и захрапела.

Он понимал, что успеха сегодня не добьется, и решил просить позволения отложить работу на завтра. Пока графиня дремала, он потихоньку собрал краски, завернул кисти в рогожку,

– А? – старуха проснулась от шума. – Готово ль, батюшка?

– Простите меня, графиня! – разрешите мне прийти завтра. Мне никак не удаётся поймать… он щёлкнул тонкими пальцами: «амбьенс»… вдохновения нет.

– Ну, батюшка, что-то долго ты как… а ну, как не доживу до завтра? Мне-то, уже знаешь, сколько годков? Почитай, восемьдесят восьмой пошёл.

– Простите великодушно…

Художник шёл по мартовскому снегу, серым месивом окаймлявшим черную дорогу. Туда-сюда сновали извозчики. Временами из проезжающих экипажей слышался женский смех, мужские возгласы. Но Николя ничего не видел и не слышал вокруг. Его занимала единственная мысль: где взять крупную сумму денег, чтобы спасти свою любимую от ненавистного ей брака? Он был настолько же влюблён, насколько и беден.

Поднимаясь к себе в каморку на втором этаже, он увидел знакомый силуэт. У двери его дожидалась хозяйка.

– Наконец-то! Bon joir, голубчик! Вот, зашла к вам, – растянула она тонкие губы в улыбке.

– День добрый, Сусанна Самойловна. Завтра я закончу портрет графини и расплачусь с вами.

– Прекрасно! – коснулась она кончиками желтых пальцев его плаща. – Я подожду. Вот ещё что: утром, пока вас не было, принесли вот это! – она вручила Николя узкий конверт.

– Храни Вас Бог, Сусанна Самойловна! – заметив на конверте знакомый почерк, художник был готов расцеловать чернила, но ограничился лишь тем, что приложился к сухим пальцам хозяйки. Оказавшись в своей комнате, он не снимая плаща, сел за видавшее виды бюро и вскрыл письмо. Вдохнул тонкий запах, бумаги, к которой прикасались её тонкие пальцы, и посмотрел на Её портрет, который писал по памяти.

Письмо было коротким:

«Милостивый государь, Николай Борисович,

Желаю заказать Вам свой потрет. Будьте у нас завтра, после десяти.

Милица»

У художника сжалось сердце. Остаток дня, весь вечер, всю ночь он не мог сомкнуть глаз, а утром, подхватив мольберт и краски, он поспешил на набережную Невы, где жила его возлюбленная. Про старую графиню он совсем позабыл.

Лакей проводил его в уютную гостиную. Там, за пяльцами, сидела матушка Милицы – Ангелина Гавриловна. Она вышивала золотом – весьма необычное занятие для генеральши. Несмотря на возраст, она была очень хороша собой. Завидев Николя, она улыбнулась и отложила вышивку.

– Добро пожаловать, Николай Борисович! – она протянула ему руку, которой он коснулся губами:

– Моё почтение, Ангелина Гавриловна!

Не увидев Милицы, он испугался: генерал его не жаловал. Что если сейчас он выйдет и выставит его вон? Словно читая его мысли, женщина печально улыбнулась:

– Михаил Ларионович уехал по делам в Москву. Так что, времени на портрет у вас достаточно.

– Но где же…

– Милица неважно себя чувствует сегодня. Я хотела послать к вам, чтобы перенести сеанс, но она настояла. Я провожу вас.

Ангелина Гавриловна повела его за собой в спальню дочери. На кресле, у изголовья, сидела няня девушки – сухонькая старушка. Она читала девушке французский роман. Хозяйка тихо сказала ей пару слов и няня исчезла. Книга осталась лежать на кресле.

На её щеках девушки алел нездоровый румянец. – Заходите, Николя… Николай Борисович! – улыбнулась она ему.

– Здравствуйте, Мили…– он подошел к кровати, присел перед ней на корточки, и с неподдельным беспокойством осведомился:

– Как вы себя чувствуете?

– Ничего… ночью был жар, а сейчас ничего. Главное, вы здесь! Расскажите же, в каких тонах вам видится мой будущий портрет.

Ангелина Гавриловна деликатно вышла в соседнюю комнату, однако дверь оставила приоткрытой. Она покровительствовала талантливому юноше, несмотря на разногласия с мужем.

Молодой человек сел в кресло, оставленное няней, взял руку девушки, и прижав к губам, прошептал:

– Я так скучал без Вас, Мили!

Она отвернулась. Глаза увлажнились.

– Мне думается, Николя, я скоро умру. И для меня это будет освобождением!

– Тогда я последую за Вами! – прошептал он, удивившись, как эта мысль не посетила его раньше.

– Вчера приезжал этот противный граф. Папинька был в прекрасном расположении духа весь вечер, а после оставил меня с ним наедине. Граф дотронулся до меня вот тут! – Милица показала ямочку у основания шеи. – Я хотела закричать, но не могла – у меня в горле тотчас стал ком. Он и сейчас мешает дышать.

Он…он коснулся моих волос! Говорил, что скоро я буду принадлежать ему всецело, что я стану влиятельнее Её величества. Я уронила вазу, и маменька избавила меня от этой пытки…

– Мерзавец, старый сатир! Я убью его! – ярость ослепила Николя, кулаки сжались и зрачки расширились. Будь граф сейчас в этой комнате, он бы расправился с ним голыми руками.

– Нет, нет, Николя, ни в коем случае. Не связывайтесь с ним, умоляю вас. Это страшный человек!

– Я убью мерзавца прежде, чем он успеет произнести ваше имя! – прошептал художник.

– А как же портрет, господин Никитин? – в дверях, скрестив руки, стояла Ангелина Гавриловна.

– Я думаю, что будем писать на фоне розовой драпировки. У Милицы Михайловны есть чудесное платье фисташкового цвета, я принесу реквизит, перья и диадему… Позволите прийти мне завтра?

– Да мой друг, если Милица не возражает, и, если её здоровье не станет препятствием, приходите.

Внезапно до них донесся звон дверного колокольчика.

– Это, должно быть, посыльный из аптеки, мы заказывали порошки! – спохватилась Ангелина Гавриловна, и поторопилась в гостиную. Вернулась она через несколько минут, держа в руках завернутую в золотую бумагу коробку, повязанную чёрной лентой. Она была бледна, и, как показалось Николя, напугана.

– Это граф Шиманский, собственной персоной. Хотел видеть, как он выразился, «свою невесту». Я сказала, что моя дочь больна. Он настаивал, чтобы я проводила его к тебе, дочка, уверяя, что может тебе помочь без всяких порошков. Он тростью не давал мне закрыть дверь. Неслыханная наглость, недостойная дворянина! Пришлось позвать лакея, вдвоем мы смогли закрыть дверь. И откуда только у этого сушёного графа столько силы! Он сунул мне в руки эту коробку, и был таков.