Царь головы (сборник)
Шрифт:
– Так что? – Если Цукатов считал дело важным, он умел быть терпеливым.
– Гхм-м… Конечно, денег маловато… – Брови Демьяна Ильича шевелились, словно волосатые гусеницы. – Да… Однако поспрошаем – глядишь, и сыщется… – Ноздри его встрепенулись, будто он уже пытался взять чутьем дух притаившейся где-то неподалёку добычи.
– И как скоро станет известно?
Брови подползли друг к другу, встретились и замерли.
– Да… Точно дня через два-три скажу.
Когда за хранителем закрылась дверь, профессор Челноков вздохнул так, будто вынырнул из мрачной глубины, в которой – ещё бы миг – и задохнулся. Он тяжело переносил вынужденное молчание: Челнокову казалось – когда он молчит, он не существует. А если всё-таки существует,
– Клещами, чёрт дери, приходится слова вытягивать, – чертыхнулся Цукатов.
– Тяжёлый человек, – согласился Челноков, отхлёбывая из чашки уже изрядно остывший кофе. – Пгямо отогопь бегёт. Если вегить Ломбгозо, э-э… сегийный убийца, не меньше. Студенты наши – не его гук дело?
В позапрошлом году на факультете пропала студентка, а через полгода – студент. Последний, правда, был с физфака, несколько аудиторий которого располагались на одном с биологами этаже, в правом крыле, за генетической кухней. В своё время об этих исчезновениях много говорили, из уст в уста передавались зловещие слухи о маньяке-людоеде, о похищениях и продажах юниц и юношей в сексуальное рабство, о хирургах-потрошителях – торговцах человеческим ливером… В деканате крутились оперативники, опрашивали студентов и преподавателей, но постепенно всё затихло. Пропавших так и не нашли. Да, собственно, и не выяснили толком, где они пропали – в университете или во тьме внешней.
– Тяжёлый характер – не преступление. – Когда Цукатов видел в человеке пользу, он становился снисходительным. – Детей нам с ним не крестить.– Ещё чего! – возмутился Челноков. – Детей кгестить! Да к нему спиной повегнуться стгашно – в темя тюкнет!
О главном не говорят. Главное чувствуют – это чувство обжигает сердце, и сердце ворочается, словно жук-бронзовка в кулаке. Демьян Ильич отменно разбирался в материале и ошибался редко. Этот парень явно годился в дело. Конечно, придётся поработать, нажать, придавить, раз-другой хорошенько встряхнуть, чтобы растолкать природу, расшевелить под эластичной скорлупой дремлющее естество, заставить проклюнуться, выползти… но все задатки налицо. Про себя хранитель с самобытным юмором называл процесс так: разбудить зверя. И будил. Владел таинственным мастерством.
Демьян Ильич остановил его в пустом коридоре – шли лекции, а парень, видно, опоздал или, наоборот, явился почему-то слишком рано. Обычный студент – висящие на заду штаны, кенгурухас капюшоном и карманом на животе, рюкзак за плечами, движения разболтанные, словно шарниры суставов люфтуют, темный пушок на губе, юношеские прыщи, бегающий взгляд. Хранитель попросил его помочь принести препараты для лабораторной работы. Тот согласился – отчего не помочь?.. почему не принести?.. Демьян Ильич пропустил парня впереди себя в открытую каморку, следом зашёл сам, затворил дверь – клакс-клакс – провернул изнутри ключ в замке…Были в коридоре двое – не осталось никого.
Когда третья пара закончилась, Лера отправилась в четыреста пятьдесят вторую аудиторию спасать кабанью морду. Охотник-генерал, знакомый Цукатова, год назад подарил кафедре трофей – отменно выделанную голову огромного секача с устрашающими клыками. В музее ей места не нашлось, поэтому голову вывесили в аудитории. С тех пор Лере вменялось в обязанность, не полагаясь на бдительность преподавателей, открывать четыреста пятьдесят вторую перед началом лекции и закрывать по окончании, дабы студенты, не дай бог, благодаря чьей-либо забывчивости не остались здесь без присмотра и не дали волю преступному любопытству.
Заперев аудиторию, Лера рассекла толпу гомонящих второкурсниц, миновала уходящий косо вниз широкий провал лестницы и зашла в лабораторию, где забрала у подружки-аспирантки обещанный каталог ИКЕА. Коротко поболтала о ерунде, о хлопотах с ремонтом и направилась обратно в лаборантскую. Проходя мимо каморки ненавистного Демьяна Ильича, сквозь гуляющий по гулкому коридору шум перемены она, как ей показалось, услышала за дверью приглушённый голос. Странно, обычно посторонним в гнездовье хранителя вход был заказан. Лера остановилась, миг подумала и осторожно приникла ухом к щели между дверью и косяком. Дверь была хорошо пригнана, и всё-таки… Да. То есть нет – не показалось…
– Будем, нах, перенимать ухватки…– едва различимо, будто сквозь воду, бубнил скрипучий голос хранителя. – Пошагово… Гхм-м… Сначала станешь, бля, нормальным пацаном. Потом… Куда деваться – за гланды, нах, немного подержу, и станешь… Чего? А, нах, по яйцам, а в кадык? Ты чё сразу сыку надавил? Гхм-м… Такой урок у нас – побазарим только, вести себя нормально научимся. Да… Ну, и семки там… Пробуждение, нах, по методу школы Волосатой сутры – слыхал?
Лера отпрянула от двери – ухо её горело. Что за чушь? Голос был только один, если кто-то и отвечал хранителю, то слышно его не было. Да и кто там может быть? Никто. Демьяна Ильича тут все на дух не переносят… Вдруг мысли Леры встали дыбом, как железные опилки на магните: «Да он ведь просто псих! От него вилки прятать надо! Вот это да! У него в голове не мозг уже – сырок, он сам себе, козлина, пули отливает…»
Не в силах одолеть постыдное любопытство, Лера вновь припала к двери.
– Ты чё, пацан, сложный? Чё застыл, как холодец? Садись давай… Гхм-м… Не так! Сидеть, сука, нормально надо. Не на жопу, на корточки садись. На жопу – в следующий раз учиться будем. Гхм-м… Вот, правильно. Подмышки в колени упри, а руки пусть болтаются. Хорошо. Да… И это, слышь, харкай давай. Харкай между ног. Чё ты частишь? До семи сосчитал, нах, и харкнул. Гхм-м… Молодец. Пацан почти что. Теперь семки. Семки будем учиться щёлкать. Сиди, бля, как сидишь! Вот тебе семки. Стой! Учись, нах, хавать правильно… Высыпаешь пакет в карман. Из кармана берёшь горсть в кулак. Так. Из кулака большим пальцем поддеваешь семку и с ногтя, нах, закидываешь на зуб… Вот так, секи. Понял? Теперь щёлкаешь семку. Да… Ну а дальше, бля, смотря чё как. Если ты, к примеру, на выставке художественной акварели, в метро там или у кого в гостях и плевать, бля, не дают, тогда лузгу с губы во второй кулак берёшь и там копишь. А если, нах, ситуация позволяет – плюй, куда хочешь…
Лере почудилось – голос приблизился. Она отскочила от двери каморки и, быстро стуча каблучками, оглядываясь через вздрагивающее плечо, устремилась в лаборантскую. «Боже мой!.. – В голове её по кругу вертелся вихрь. – Да его лечить надо! Лоботомия! Куда Цукатов смотрит? С ним на одной планете – страшно!..»
Человеку предписаны два пути – путь истины и путь лжи. Лера всегда выбирала третий путь – между ними. Заведующего кафедрой сегодня на факультете не было. Пришёл срок перерегистрации охотничьих ружей, и он отправился к инспектору. А жаль – Лере не терпелось донести немедленно. Ну а Главптице доносить бесполезно – тряпка, он сам перед хранителем робел и поджимал пушистый хвост.
Выпавший позавчера снег не удержался – балтийский ветер слизал его шершавым языком. Сначала с крыш и куполов, потом с земли. Не осталось даже слякоти – лишь на асфальте двора и набережной Мойки кое-где ещё виднелись тёмные сырые разводы. Обычное дело – бывало, тут под Новый год на газонах вылуплялась зелёная трава и на проснувшихся деревьях набухали почки.
Прошло два дня, и профессор Цукатов снова вызвал Демьяна Ильича в свой кабинет. Впечатлительная Лера сначала напортачила с заявкой, а теперь вообразила чёрт знает что, отчего девичьи чувства возбудились в ней необычайно. Зябко кутая плечи в призрачный шарфик, она даже демонстративно выпила валериановые капли. «Тебе не капли пить надо, – подумал грубо Цукатов. – Тебе бы грелку во весь рост…» Чтобы успокоить Леру, Цукатову пришлось пообещать, что он лично освидетельствует хранителя на предмет душевного здоровья. А тут как раз охотник-генерал пригласил на медведя. Цукатов на медведя ещё не ходил – на всякий случай не помешает консультация по свежеванию добычи в поле. Там, на Вологодчине, куда звал генерал, уже давно и прочно высыпал снег, медведи залегли, и егерь отыскал берлогу…