Царь Иисус
Шрифт:
— Почему ты плачешь?
— Я рада, что добралась живая до твоего дома. Елисавета хлопнула в ладоши.
— Быстрее, лентяйки, быстрее. Представьте, что за вами гонятся волки.
И они прибежали. Одна принесла теплой воды в серебряном кувшине, другая — резной серебряный таз, украшенный рыбами, пахучее мыло и вышитое полотенце, третья — огромный бронзовый поднос, уставленный всякими вкусностями — сладкими пикулями, шишками, травами и огурцами вокруг связки холод-пых жареных голубей, начиненных чабером и укра-лнчшых косским салатом. Елисавета нарезала отличный белый
— А где иерихонские финики? Где медвяные фиги, иымоченные в кипрском вине?
— Сейчас будут, госпожа! Вот! И сладкое вино из Ливана!
— Ладно, идите, дети мои. Я сама омою ноги нашей гостье.
Изумленные служанки удалились. Елисавета ласково взяла Марию за подбородок и всмотрелась в ее лицо.
— Ты умираешь от голода, дитя мое, — сказала она. — Вот, вымой руки. Ешь и пей! Чего ты медлишь? А я пока вымою тебе ноги.
Мария улыбнулась в ответ:
— В черных шатрах раавитов не знают мыла. Они очень добрые люди, но ужасные грязнули. Позволь мне, прежде чем я сяду за стол, насладиться чистой теплой водой.
— Ты точно, как твоя милая матушка. Она тоже не любит торопиться.
Мария ела и пила от души. Когда же она насытилась, то опять вымыла руки, вытерла рот, поблагодарила Господа, но долго ничего не говорила.
Елисавета не торопила ее.
В конце концов Мария вежливо молвила, взглянув на живот Елисаветы:
— Пусть Господь благословит ребенка в твоем чреве.
— Когда ты меня поцеловала, — ответила ей Елисавета, — малыш повернулся от радости.
— Как дядя Захария? Он здоров?
— Все хорошо, только он теперь молчит. Ты, наверное, знаешь. Впрочем, немота мужа — не самое большое несчастье. Теперь он не может бесконечно обсуждать с друзьями спорные места в Законе. Никак не могу к этому привыкнуть. Захария знает Закон вдоль и поперек и каждый раз побеждал в споре, но вот убеждать ему не всегда удавалось. А как твоя милая мама и просвещенный отец?
— В последний раз, когда мы виделись, все было в порядке. Три раза в год они приезжали в город на большие праздники и обязательно навещали меня.
— Я тоже каждый год собираюсь в Иерусалим, и все никак не получается. Не выношу, когда много народу. Но скажи мне, они собираются забрать тебя из Храма и выдать замуж? Пора уже, да и плата в Храм, пока тебе не исполнилось двадцати, наверно, не меньше десяти шекелей?
— Они подарили меня Господу, а не отдали на время, поэтому первосвященник обручил меня своей волей. Я уже замужем.
— Замужем? За кем? Давно? А почему меня не пригласили?
Мария смутилась.
— Первосвященник решил обручить меня с мужем твоей сестры Авихаиль, Иосифом из Еммауса. — И она торопливо прибавила: — Я жила в доме Лисий. Твоей племянницы. Она была очень добра ко мне. Очень добра.
— Иосиф из Еммауса! Что за странный выбор! Ведь ему уже почти семьдесят, и у него шестеро взрослых детей. Надо же! Иосиф! Он не богат. Не учен. Не влиятелен. Помню, мы, девчонки, скривились, когда его выбрали для Авихаиль, но, правда, кроме косолапости,
— Говорят, он хороший человек!
— О да, даже слишком в некотором роде. Добрый и набожный до глупости. Он хорошо к тебе относится?
— Я никогда его не видела.
— Но ты же сказала, что стала его женой.
— Нет, я сказала: обручена.
— Все равно. Почему он не взял тебя в свой дом? Почему ты прибежала сюда?
Мария прошептала:
— Извини меня, тетя, но я не могу сказать тебе.
— «Не могу» — значит, что тебе запретили или ты сама не знаешь?
Мария опять расплакалась.
— Не заставляй меня отвечать, тетя. Пожалуйста, приюти меня, но ни о чем не спрашивай. И пусть никто не знает, что я живу у тебя. Совсем никто.
Елисавета изумилась:
— Кто прислал тебя ко мне под присмотром сынов Раав?
— Анна, дочь Фануила, наша воспитательница.
— Умная старуха. Скажи мне, а Иосиф знает, что ты здесь?
— Не уверена. Да даже если бы узнал, ему было бы псе равно.
— Все равно, где его жена? — возмущенно переспросила Елисавета.
— Умоляю, не спрашивай ни о чем! — в смятении воскликнула Мария. — Я буду тебе самой покорной рабыней. Буду спать на соломе и есть одну кукурузу, делать все, что ты скажешь, только умоляю тебя, ни о чем меня не спрашивай. Я и так сказала слишком много.
Елисавета рассмеялась.
— Что ж, я умерю мое любопытство, детка, только согласись, твой приезд очень уж необычен. Однако кое-что я все-таки хочу знать. Ты не попала в беду? Ты не бежала из Иерусалима, потому что совершила преступление? Ответь мне, по крайней мере, на этот вопрос.
— Господь свидетель, я ни в чем не виновата!
— Хорошо. Я спросила затем, чтобы знать, как мне поступать. Мне бы не хотелось бросать тень на бедного Захарию, приютив без его ведома преступницу, хотя гость несмотря ни на что гость. К тому же не всякое преступление — преступление. Все девушки лгут, особенно когда имеют дело с мужчинами, и я бы не очень рассердилась на тебя за это. Ладно, я знаю все, что мне надо знать. Как же я рада, что ты побудешь со мной, пока я в таком положении! Надеюсь, в твоем присутствии я стану посдержаннее с рабынями. К тому же я люблю твою мать. Я любила ее больше всех сестер с того дня, как она родилась, и до того, как мое замужество разлучило нас. Ради нее я буду баловать тебя, как бездетные римские матроны балуют своих индийских обезьянок.
Мария слабо улыбнулась.
— А что ты скажешь дяде Захарии?
— Ничего. Не его дело, кто живет со мной на женской половине. К тому же я спасла его землю от долгов, когда выходила за него замуж. У него бы ничего не осталось, если бы не я с моими деньгами. Ты играешь в шашки? А вышивать ты умеешь? На лире играешь?
— В Храме нас многому учили, — скромно ответила Мария.
— Замечательно! Расскажи мне, девочка, что нового в Иерусалиме? Что происходит во дворце? Царица Дорида все еще в почете? Я хорошо знаю Дориду. Она жила в Доре, а это недалеко отсюда, и долго жила, пока была в немилости. Царевич Антипатр еще не отплыл в Рим?