Царь Иван Грозный. Избранные сочинения

Толстой Алексей Константинович

Как известно, главный герой романа Толстого носит фамилию полководца времен Иоанна Грозного князя Петра Семеновича Серебряного-Оболенского, а имя и отчество воеводы князя Никиты Романовича Одоевского, которого Иоанн IV казнил в 1577 г. вместе с боярином Михаилом Яковлевичем Морозовым. Никитой Романовичем звали также и брата первой жены Иоанна Анастасии – Захарьина-Юрьева. Этот Никита Романович как положительный персонаж изображен в народных исторических песнях «Кострюк» и «Гнев Грозного на сына». Толстой изобразил его под своей фамилией в «Смерти Иоанна Грозного».

Для того чтобы понять «Князя Серебряного», следует учитывать, что его любовный сюжет имеет ряд весьма любопытных параллелей с сюжетом пьесы И.И. Лажечникова «Опричник» [11] . Как и у Лажечникова, в романе Толстого действие разворачивается вокруг любовной коллизии, причем в обоих произведениях девушка неволей (у Лажечникова по приказу отца, у Толстого – из-за домогательств немилого) посватана или вышла замуж за человека преклонных лет, хотя давно уже любит другого – своего ровесника, который только что вернулся из похода. Этот молодой человек принадлежит к земщине, он уважаемый боярин, и ему претят обычаи опричнины. Вместе с тем оба героя: Морозов Лажечникова и Серебряный Толстого – имеют крестовых братьев в рядах опричников, которые, вопреки исторической правде, отличаются мягкостью (Максим Скуратов и Федор Басманов). На толстовского Морозова Грозный приказывает надеть кафтан умершего шута князя Гвоздева, чтобы унизить непокорного земского боярина. Морозов Лажечникова сам с горечью спрашивает: не умер ли князь Гвоздев и нельзя ли ему занять это шутовское место. У Лажечникова герой вступает в опричники, чтобы добыть любимую и наказать обидчика – ее отца, лишившего его с матерью наследственного имения. У Толстого в подобном положении оказывается не князь Серебряный, а князь Вяземский. В начале романа Толстой говорит, что Вяземский вступил в опричники для того, чтобы добиться Елены Дмитриевны (как следует полагать, имя героини отсылает к «Песне про купца Калашникова» М.Ю. Лермонтова, героиню которого зовут Аленой Дмитриевной). Совершается и похищение невесты с девичника: у Толстого это делает Вяземский, а у Лажечникова – Серебряный.

11

В

свое время Н.К. Михайловский отметил другой сквозной сюжет в связи с Иваном Грозным – сюжет «царской невесты»: Михайловский Н.К. Критические опыты. Т. 3: Иван Грозный в русской литературе; Герой безвременья. СПб.: Изд. О.Н. Поповой, 1894. С. 59–67.

Совпадают и имена персонажей: вымышленные герои обоих произведений носят фамилии Морозовых, Серебряных (у Лажечникова Серебряный на сцене не появляется, зато есть Жемчужный). Князь Серебряный уже и раньше встречался в художественных произведениях, связанных с именем Ивана Грозного, таковы повесть А.А. Бестужева (Марлинского) «Наезды» (1831) и драма Н.И. Филимонова «Князь Серебряный, или Отчизна и любовь» (1841) [12] . Сходство между Лажечниковым и Толстым можно, конечно, объяснить обращением обоих авторов к одному и тому же источнику – к «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, и связь эту оба писателя не только не скрывают, но даже подчеркивают в своих произведениях. Но нельзя не отметить, что Карамзин не описывает подобного рода любовные коллизии.

12

Филимонов Н.И. Князь Серебряный, или Отчизна и любовь: Драма в четырех действиях в стихах. Содержание заимствовано из повести «Наезды»; представлена в первый раз на Александринском театре 10 ноября 1841 года в пользу актрисы г-жи Самойловой. Музыка А.Е. Варламова // Пантеон русского и всех европейских театров. 1841. Ч. 2. Кн. 6. С. 1–38.

Есть в обоих произведениях и еще одно сходство, которое трудно объяснить общими источниками. Это сцена прихода к царю Иоанну Грозному двух слепых певцов-сказителей. В «Опричнике» Лажечникова они сначала рассказывают (причем царь выбирает) сказку про царя Вахрома, поедавшего детей и запивавшего кровью, а потом по приказу царя играют «Давидову песнь», которая называется также «духовной песнью», под которую царь и засыпает. В романе Толстого к Ивану Грозному также приходят два якобы слепых певца – разбойники, чтобы выкрасть у него ключи от подвала, где заключен князь Серебряный. Эти «слепцы», так же как настоящие слепцы у Лажечникова, рассказывают сначала былину (причем царь выбирает сюжет), а потом читают духовный стих, под который царь якобы засыпает.

Думается, что сходство этих двух сцен, как и мотивно-образное сходство обоих произведений в целом не случайно. Толстой начал работу над романом еще в конце 1840-х гг. и какие-то фрагменты своего романа читал Н.В. Гоголю и А.О. Смирновой в Калуге уже в 1850 г. [13] , но в письмах 1855–1856 гг. он говорит о романе как о произведении незаконченом. И только в 1859–1861 гг. Толстой завершает роман, хотя и на этом этапе работает, как обычно, не торопясь. Как известно, Лажечников не препятствовал распространению «Опричника» в рукописи, так как, потерпев неудачу с публикацией драмы и постановкой ее на сцене, он всё же хотел, чтобы пьеса дошла до читателя. Поэтому вполне вероятно, что Толстой мог знать «Опричника» еще в 1840-е гг. и строить свой роман как опыт иного разрешения общей с Лажечниковым художественной задачи. Но возможно, что все эти совпадения появились только в 1859 г., когда Толстой познакомился с пьесой Лажечникова в печати: так долго не дававшийся ему сюжет романа он быстро и удачно простроил с помощью вновь прочитанной пьесы. При этом следует отметить, что оба писателя близки друг другу именно в политическом осмыслении эпохи Иоанна Грозного: здесь у них различий нет. Но Толстой хотел дать дополнительную мотивировку такому характеру, каким был Морозов у Лажечникова и каким он мечтал видеть самого себя и своего князя Серебряного.

13

Русская старина. 1886. № 12. С. 520–521.

Когда так сравниваешь роман Толстого с драмой Лажечникова и другими близкими произведениями, поневоле думаешь: а ведь Толстому не так много пришлось и сочинять. Верно: пришлось ему сочинять не так много. Но сила его в том, что он изумительно удачно сложил уже готовые кубики народного и авторского происхождения и построил из них такую композицию, которой до него не было.

Ивану Грозному принадлежит выражение, которое можно было бы назвать крылатым, если бы не грозный смысл его: «А жаловати есмя своих холопей волны, а и казнити волны же есми были» [14] , – так писал он в первом послании к князю Курбскому в июле 1564 г. Герои романа Толстого полностью согласны с этим убеждением, и князь Серебряный говорит: «Впрочем, чему дивиться. Царь волен казнить своих злодеев!» И боярин Морозов отвечает ему: «Кто против этого, князь. На то он царь, чтобы карать и миловать. Только то больно, что не злодеев казнили, а всё верных слуг государевых…» И сам Грозный говорит так: «…напрасно ты винишь меня, князь. Царь казнит тех, на кого злобу держит, а в сердце его не волен никто. Сердце царево в руце Божией, говорит писание».

14

Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина ХVI века. М.: Художественная литература, 1986. С. 34, 35.

Для читателя XIX в. это изречение напоминало слова самодура, героя А.Н. Островского из комедии «Свои люди – сочтемся»: «Не плясать же мне по ее дудочке на старости лет. За кого велю, за того и пойдет. Мое детище: хочу с кашей съем, хочу масло пахтаю». А Н.К. Михайловский писал об этом так: «Изречение Калигулы: “мне позволено всё относительно всех” и любимая мысль Грозного: “жаловать своих холопов мы вольны, а и казнить вольны же” – тождественны» [15] .

И мы продолжаем читать сочинения Толстого о Грозном.

15

Михайловский Н.К. Критические опыты. С. 112.

М.В. Строганов

И.Е. Репин. Портрет А.К. Толстого

Стихотворения

Василий Шибанов [16]

Князь Курбский от царского гнева бежал,С ним Васька Шибанов, стремянный.Дороден был князь, конь измученный пал. Как быть среди ночи туманной?Но рабскую верность Шибанов храня,Свого отдает воеводе коня: «Скачи, князь, до вражьего стану, Авось я пешой не отстану!» И князь доскакал. Под литовским шатром Опальный сидит воевода; Стоят в изумленье литовцы кругом, Без шапок толпятся у входа, Всяк русскому витязю честь воздает, Недаром дивится литовский народ И ходят их головы кругом:«Князь Курбский нам сделался другом!»Но князя не радует новая честь, Исполнен он желчи и злобы;Готовится Курбский царю перечесть Души оскорбленной зазнобы:«Что долго в себе я таю и ношу,То все я пространно к царю напишу, Скажу напрямик, без изгиба, За все его ласки спасибо!»И пишет боярин всю ночь напролет, Перо его местию дышит;Прочтет, улыбнется, и снова прочтет, И снова без отдыха пишет,И злыми словами язвит он царя,И вот уж, когда занялася заря, Поспело ему на отраду Послание, полное яду.Но кто ж дерзновенные князя слова Отвезть Иоанну возьмется?Кому не люба на плечах голова, Чье сердце в груди не сожмется?Невольно сомненья на князя нашли…Вдруг входит Шибанов, в поту и в пыли: «Князь, служба моя не нужна ли? Вишь, наши меня не догнали!»И в радости князь посылает раба, Торопит его в нетерпенье:«Ты телом здоров, и душа не слаба, А вот и рубли в награжденье!»Шибанов в ответ господину: «Добро!Тебе здесь нужнее твое серебро, А я передам и за муки Письмо твое в царские руки!»Звон медный несется, гудит над Москвой, Царь в смирной одежде трезвонит;Зовет ли обратно он прежний покой Иль совесть навеки хоронит?Но часто и мерно он в колокол бьет,И звону внимает московский народ И молится, полный боязни, Чтоб день миновался без казни.В ответ властелину гудят терема, Звонит с ним и Вяземский лютый,Звонит всей опрични кромешная тьма, И Васька Грязной, и Малюта,И тут же, гордяся своею красой,С девичьей улыбкой, с змеиной душой, Любимец звонит Иоаннов, Отверженный Богом Басманов.Царь кончил; на жезл опираясь, идет, И с ним всех окольных собранье —Вдруг едет гонец, раздвигает народ, Над шапкою держит посланье.И спрянул с коня он поспешно долой,К царю Иоанну подходит пешой И молвит ему, не бледнея: «От Курбского, князя Андрея!»И очи царя загорелися вдруг: «Ко мне? От злодея лихого?Читайте же, дьяки, читайте мне вслух Посланье от слова до слова!Подай сюда грамоту, дерзкий гонец!»И в ногу Шибанова острый конец Жезла своего он вонзает, Налег на костыль – и внимает:«Царю, прославляему древле от всех, Но тонущу в сквернах обильных!Ответствуй, безумный, каких ради грех Побил еси добрых и сильных?Ответствуй, не ими ль, средь тяжкой войны,Без счета твердыни врагов сражены? Не их ли ты мужеством славен? И кто им бысть верностью равен?Безумный! Иль мнишись бессмертнее нас, В небытную ересь прельщенный?Внимай же! Приидет возмездия час, Писанием нам предреченный,И аз, иже кровь в непрестанных бояхЗа тя, аки воду, лиях и лиях, С тобой пред Судьею предстану!» Так Курбский писал к Иоанну.Шибанов молчал. Из пронзенной ноги Кровь алым струилася током,И царь на спокойное око слуги Взирал испытующим оком.Стоял неподвижно опричников ряд,Был мрачен владыки загадочный взгляд, Как будто исполнен печали, И все в ожиданье молчали.И молвил так царь: «Да, боярин твой прав, И нет уж мне жизни отрадной!Кровь добрых и сильных ногами поправ, Я пес недостойный и смрадный!Гонец, ты не раб, но товарищ и друг,И много, знать, верных у Курбского слуг, Что выдал тебя за бесценок! Ступай же с Малютой в застенок!»Пытают и мучат гонца палачи, Друг к другу приходят на смену.«Товарищей Курбского ты уличи, Открой их собачью измену!»И царь вопрошает: «Ну что же гонец?Назвал ли он вора друзей наконец?» —«Царь, слово его все едино: Он славит свого господина!»День меркнет, приходит ночная пора, Скрыпят у застенка ворота,Заплечные входят опять мастера, Опять началася работа.«Ну что же? Назвал ли злодеев гонец?» —«Царь, близок ему уж приходит конец, Но слово его все едино: Он славит свого господина!»«О князь, ты, который предать меня мог За сладостный миг укоризны,О князь, я молю, да простит тебе Бог Измену твою пред отчизной!Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час,Язык мой немеет, и взор мой угас, Но в сердце любовь и прощенье — Помилуй мои прегрешенья!Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час, Прости моего господина!Язык мой немеет, и взор мой угас, Но слово мое все едино:За грозного, Боже, царя я молюсь,За нашу святую, великую Русь — И твердо жду смерти желанной!» Так умер Шибанов, стремянный.1840-е

16

Впервые: Русский вестник. 1858. № 9. Кн. 1. С. 1236–1240, подзаголовок «Баллада». Источник – «История государства Российского» Н.М. Карамзина. Курбский «ночью тайно вышел из дому, перелез через городскую стену, нашел двух оседланных коней, изготовленных его верным слугою, и благополучно достиг Вольмара, занятого литовцами. Там воевода Сигизмундов принял изгнанника как друга, именем королевским обещая ему знатный сан и богатство. Первым делом Курбского было изъясниться с Иоанном: открыть душу свою, исполненную горести и негодования. В порыве сильных чувств он написал письмо к царю; усердный слуга, единственный товарищ его, взялся доставить оное и сдержал слово: подал запечатанную бумагу самому государю в Москве, на Красном крыльце, сказав: “От господина моего, твоего изгнанника, князя Андрея Михайловича”». Царь ударил его «ногу острым жезлом своим; кровь лилася из язвы; слуга, стоя неподвижно, безмолвствовал. Иоанн оперся на жезл и велел читать вслух письмо Курбского… Иоанн выслушал чтение письма и велел пытать вручителя, чтобы узнать от него все обстоятельства побега, все тайные связи, всех единомышленников Курбского в Москве. Доброжелательный слуга именем Василий Шибанов… не объявил ничего; в ужасных муках хвалил своего отца-господина; радовался мыслию, что за него умирает» (История государства Российского. Т. 9. СПб., 1821. С. 59–62). В строфах 11–12 цитируются письмо Курбского к Ивану Грозному: «Прочто, царю, сильных во Израиле побил еси?.. Не прегордые ли царства разорили и подручных во всем тобе сотворили, мужеством храбрости их… Не претвердые ли грады германские тщанием разума их от бога тобе даны бысть?.. Или бессмертен, царю, мнишись? Или в необытную ересь прельщен, аки не хотя уже предстати неумытному судии, богоначальному Иисусу… Кровь моя, якоже вода пролитая за тя, вопиет на тя ко господу моему!» (Сказания князя Курбского. Ч. 2. СПб., 1833. С. 3–5).

Князь Михайло Репнин [17]

Без отдыха пирует с дружиной удалойИван Васильич Грозный под матушкой Москвой.Ковшами золотыми столов блистает ряд,Разгульные за ними опричники сидят.С вечерни льются вины на царские ковры,Поют ему с полночи лихие гусляры;Поют потехи брани, дела былых времен,И взятие Казани, и Астрахани плен.Но голос прежней славы царя не веселит,Подать себе личину он кравчему велит.«Да здравствуют тиуны, опричники мои!Вы ж громче бейте в струны, баяны-соловьи!Себе личину, други, пусть каждый изберет —Я первый открываю веселый хоровод!За мной, мои тиуны, опричники мои!Вы ж громче бейте в струны, баяны-соловьи!»

17

Впервые: Стихотворения графа А.К. Толстого. СПб., 1867. С. 156–158. Источник – «История Иоанна Грозного» князя А.М. Курбского: «Упившись, начал <Иоанн> со скоморохами в машкарах плясати, и сущие пирующие с ним; видев же сие бесчиние, он <Репнин>, муж нарочитый и благородный, начал плакати и глаголати ему: “Иже недостоит ти, о царю христианский, таковых творити”. Он же начал нудити его, глаголюще. “Веселись и играй с нами”,– и, взявши машкару, класти начал на лице его; он же отверже ю и потоптал, и рече: “Не буди ми се безумие и бесчиние сотворити, в советническом чину сущу мужу!” Царь же ярости исполнився, отогнал его от очей своих, и по коликих днях потом, в день недельный, на всенощном бдению стоящу ему в церкви… повелел воинам бесчеловечным и лютым заклати его, близу самого олтаря стояща, аки агнца божия неповинного» (Сказания князя Курбского. Ч. 1. СПб., 1833. С. 120–121).

К.Е. Маковский. Князь Репнин на пиру у Ивана Грозного

И все подъяли кубки. Не поднял лишь один,Один не поднял кубка, Михайло князь Репнин.«О царь, забыл ты Бога! Свой сан ты, царь, забыл!Опричниной на горе престол свой окружил!Рассыпь державным словом детей бесовских рать!Тебе ли, властелину, здесь в ма шкере плясать!»Но царь, нахмуря брови: «В уме ты, знать, ослаб,Или хмелен не в меру? Молчи, строптивый раб!Не возражай ни слова и ма шкеру надень —Или клянусь, что прожил ты свой последний день!»Тут встал и поднял кубок Репнин, правдивый князь:«Опричнина да сгинет! – он рек, перекрестясь, —Да здравствует вовеки наш православный царь!Да правит человеки, как правил ими встарь!Да презрит, как измену, бесстыдной лести глас!Личины ж не надену я в мой последний час!»Он молвил и ногами личину растоптал,Из рук его на землю звенящий кубок пал…«Умри же, дерзновенный!» – царь вскрикнул, разъярясь, —И пал, жезлом пронзенный, Репнин, правдивый князь.И вновь подъяты кубки, ковши опять звучат,За длинными столами опричники шумят,И смех их раздается, и пир опять кипит —Но звон ковшей и кубков царя не веселит:«Убил, убил напрасно я верного слугу!Вкушать веселье ныне я боле не могу!»Напрасно льются вины на царские ковры,Поют царю напрасно лихие гусляры,Поют потехи брани, дела былых времен,И взятие Казани, и Астрахани плен.1840-е