Царь-Космос
Шрифт:
Молодые люди, явно ожидавшие иного, переглянулись.
– Особенно товарищу Сталину понравилось, что вы пошли в музей, сразу же, как прочитали письмо. Он считает, что у вас неплохая интуиция. А что опоздали – не ваша вина. Чья, будем разбираться, а вы работайте дальше. На болтовню не обращайте внимания, у нас в ЦК любят чесать языки. Вопросы?
На этот раз первым успел батальонный:
– Товарищ Ким! А как же дело Игнатишина? А вдруг там и в самом деле что-то серьезное?
Начальник покачал головой, прикусил зубами черную трубку.
– Никакого дела нет – и не было. Забудьте. Считайте, что это приказ.
На это раз никто не шутил.
Глава 3. Высшая мера
1
Легко ли уходить в смерть? Дурацкий вопрос – как раз для самоубийцы с намыленной бельевой веревкой на шее. Но и тот трижды подумает, прежде чем табурет ногой отпихивать. Разве что в атаке, самогона хлебнув и речь комиссарскую выслушав. Бежишь, орешь, «мосинка» в руках легкая, словно из бамбука. «Бей контру, коли! За власть Советов!..»
Прикрыл Леонид глаза. Ерунда это! Бежать легко, а когда Ей в глаза поглядишь, когда Она тебе оскалится… Дал слабину. Не хватило сил на простое и ясное «нет».
– Я вас не знаю, гражданин начальник. Представьтесь.
Пожалел сразу, но поздно. Тот, кто сидел за столом, кивнул, взглянул не без интереса.
– Я заместитель начальника Секретно-оперативного управления и начальник Особого отдела ГПУ. А я вас помню, товарищ Пантёлкин. В 1919-м я приезжал в Питер, вас тогда с фронта отозвали.
Фамилией, впрочем, не поделился. И не надо, и так все ясно. Темно-синяя гимнастерка мягкого дорогого сукна, белый металл в петлицах, на рукаве – нашивка с ромбами, одеколонный дух, волосы чуть ли не в бриолине. А присмотришься – лошадь лошадью, только с усами.
Вот они, начальнички новые. Вот, значит, за кого воевать довелось!
– Вы, товарищ Пантёлкин, напрасно мне не верите. Смертный приговор на вас уже больше года висит, а мы вас вытащили, спасли, можно сказать. Между прочим, из-за вас Особый отдел чуть не поссорился с товарищами из Петрограда. Очень уж им крови Фартового хотелось. Но мы своих не выдаем. Чекистское братство – не пустые слова. Это закон, товарищ старший оперуполномоченный.
– Бывший, – напомнил Леонид. – Меня из ВЧК еще в 1921 уволили.
На лошадиной морде – снисходительная усмешка. Начальничек тоже почуял слабину, сейчас давить станет. И ответить нечем, все карты у него.
– Това-арищ, Пантёлкин! Чекист – он бывшим не бывает. Ваше личное дело просто переслали из Питера к нам, в Столицу, в феврале 1922-го вас оформили сотрудником Госполитуправления в той же должности. Ваша служба продолжается…
Слова падали, словно капли воды с потолка. Не отвернулся, не спрятаться. Леонид понял – сейчас сломают. Для того и спасали из-под пуль, в Столицу везли, обедом из ресторана кормили. Немалый чин по его душу прислан, не мелочатся товарищи с Лубянки.
– Итак, товарищ Пантёлкин. Прежде всего, вы отчитаетесь о своей работе. Мы хотим знать, кто отдал приказ о разработке операции «Фартовый», кто вел и прикрывал вас все эти месяцы. Вы уже знаете, что операция сейчас квалифицируется, как ошибочная, даже преступная. Вашей личной вины в этом нет, вы лишь выполняли приказ. Так помогите разоблачить врагов! Назовите имена, дайте показания, реабилитируйте себя перед рабоче-крестьянской властью. Иного пути нет, иначе предателем станете вы сами. Со всеми вытекающими, Пантёлкин, учтите!
Уже не «товарищ». Давит, морда лошадиная, костями хрустит. Леонид прикинул, когда этот тип мог появиться в ВЧК? В 1918-м его точно не числилось, тогда свои наперечет были.
– Вы Лафара Георгия Георгиевича помните, гражданин начальник?
– Как? Как вы сказали?
Осекся начальничек, с мысли сбился. А Леониду легче стало. Вовремя друга вспомнил!
– Когда меня в декабре 1917-го товарищ Дзержинский в ВЧК позвал, я совсем еще мальчишкой был, только-только шестнадцать исполнилось. Вот меня под начало Жоры Лафара и отдали, чтобы делу научил. Потом к нам еще Яша Блюмкин пристал, вроде как оперативная группа образовалась.
– Блюмкин? – лошадиная морда нервно дернулась. – Он-то здесь причем?
– Не причем, – как можно наивнее улыбнулся Леонид. – Просто служили вместе. Так вот, в декабре 1918-го Жору отправили с заданием на юг, к интервентам. Оперативный псевдоним – «Маркиз Делафар»…
– Маркиз Делафар! – начальничек облегченно вздохнул. – Теперь понимаю. Он, Пантёлкин – настоящий герой. И погиб героем.
Леонид вспомнил Жору, яркогубого, кудрявого, веселого, казалось, не умевшего унывать. «Лёнька, пока стрелять не начали, давай я тебе стихи свои новые прочту. Про Французскую революцию». Пантёлкину его стихи нравились, Дзержинскому, говорят, тоже.
– Жору французы два месяца ломали. Он ведь сам француз, и родичи его там, во Франции, и предков могилы. Вроде как против собственной страны работал. А главное, сдали-то его свои. Наши сдали, а почему и за что – не ко мне вопрос. И Жора это знал. Как себя оправдать можно, какие причины для измены найти! Любой бы сдался, а Жора – нет. А теперь вы меня ломаете. Операция «Фартовый» имела целью очищение Петрограда от бандитского и прочего вражеского элемента. Если вам в Столице такое не по душе…
– Прекратите! Сами не знаете, что мелете!
Начальник встал. Теперь они были вровень, почти глаза в глаза.
– Операция «Фартовый» задумывалась для того, чтобы скомпрометировать Новую экономическую политику в глазах трудящихся Петрограда. Задумывалась врагами. Если вы не поможете их разоблачить, мы вас уничтожим. Мне и так не по душе этот компромисс, учтите.
Поглядел Леонид на лошадь в петлицах, да и ответил:
– В этом и есть между нами разница, гражданин начальник Особого отдела. Мы – без компромиссов обойдемся, сразу вас к стенке поставим. Вы мне про один чекистский закон напомнили, я вам про другой. Тоже наш, кровный, можно сказать. Умри ты сегодня, а я – завтра. Счастливо дожить до завтра, товарищ!