Царь Петр I и царевич Алексей
Шрифт:
Я в о р с к и й. Господа сенаторы видать обиды вам свои снесли. О фискалах говорил, запираться я не буду, они все в сговоре живут, а кто страдает, государь скажи?
П е т р. Знаком письмом, я с проповедью твоей, к мятежу ты звал, вот что тебе скажу.
Я в о р с к и й. Как можно государь, кому как не в угоду вашему величию я оставил схимническое житие обещанное мною Богу. Даже и тогда монаршей воли я не дерзнул противиться, а сейчас в безвинных словесах направленных на укрепленье государства вы за мной
П е т р. Это ж где здесь укрепленье? Возмущение одно в народе и оскорбленье царской власти сеют подобные посланья. Решил надо мной суд произвести, вон как лихо обличаешь, мира-де я не сохраняю.
Я в о р с к и й. Не подумайте на дерзословие чего сейчас скажу: Ваши указы таковы, что ныне у нас такая вера, какую сам себе человек в пользу изберет. Учителя такие острословы объявились, что говорят: кто по слову апостола живет тому уже довольно, а предания и чудеса это дескать ерунда. Так можно далеко зайти. Наступают на землю россейскую лютеранова и кафолическая вера, завладеть безвинным русским сердцем и увести его они стремятся, подальше от исконной, нашей, правой веры. Иконы говорят они, рук дела человечьих и почитание их, суть идолопоклонничества одно. Еще ведь говорят, как может быть, чтоб хлеб в тело Господа переменился молитвами поповскими? Попы-то разные бывают, и пьяницы, и блудники и явные злодеи, где у таких в молитвах Богу взяться.
П е т р. Не может быть.
Я в о р с к и й. Так. Где вера из сердец произрастает, там и государство расцветает. Вы с одного конца беретесь, а я с другого и ничего плохого, я думаю и дальше так следует нам поступать, стоим друг друга мы на против и кажется все вам, где правая рука у вас, там левая у нас.
П е т р. Ладно как кладешь слова. Что ты умен, я знал и наперед, потому и не наказываю тебя за то, что не щадишь слабостей и пороков ты моих, но вот как сходятся слова твои с евангельскими правилами, где говориться: сначала обличи наедине, не проняло, укажи при людно, при свидетелях в народе, если и это не помогло, наконец, скажи ты в церкви и Бога в помощники призови.
Я в о р с к и й. О вере я заботу помню, я государь, вас не обличал, к рассудку лишь призывал. Церковный регламент я нарушил потому, что не терпела у меня душа, вы это ставите в вину? Я не чернилами, а слезами вам пишу о бедах русского народа.
П е т р. Довольно, теперь о вере я скажу! Что есть вера в нашем государстве? Покорное склонение головы пред образом святым? Слепое исполненье воли царской? Н-е-е-т!!! Весь наш народ за веру, головы готов сложить. Где Бог, где царь в вопросе этом он тождества проводит. Но как же можно верить не имея знаний? Вот для чего вам чудеса нужны. Увидел этакую, диковинную штуку, рот открыл, тут поп к тебе и подскочил. Что веруешь? – он спросит. А что попы, суконное отродье, к наукам рвенье наложили свой запрет. Тем самым они дорогу к вере напрочь перекрыли и требуют лишь только исполнения обрядов. Еще бы, здесь они чувствуют себя вольготно, выдумывали сами, и если из года в год одно и тоже повторять, осел запомнить может, не чета попу. Но вот попробуй их спроси, как Бог сказавши: имеете вы веру с горчичное зерно, вы горы двигать без труда начнете. Вопрос, если имеете вы веру, что стоите, пойдите покажите, а если нет тогда чего, ты в пастыри набился, куда ты заведешь народ, коль ты подобен сам слепцу. Так ведь же нет, запрутся отговорки сыпать станут, и в сущности ничего об этом нам не скажут. А мне здесь грезиться что Он, о просвещенье толковал. Нет знания без веры и веры без знания, они здесь звенья одной цепи ведущей к Богу среди мрака. Мы с верою в науку все войдем, Христос укажет направленье и горы мы тогда свернем. Здесь буте вы покойны, увидите как всем на удивленье, вокруг, мы чудеса творить начнем с Господня дозволенья!
Я в о р с к и й. Стар я стал, Петр Алексеевич, и поводырь по твоим, теперича словам я никакой, отправь меня ты на покой, назначь способного какого, быть может помоложе.
П е т р. Замены нет тебе пока, на кого сейчас надежа, останешься и будешь исполнять все то, что государству хорошо. Но вот мой тебе наказ, не становись ты поперек моих реформ. Совет я с радостью приму, указывать не смей, мне Бог, не ты, вручил судьбу народа моего и я отвечу перед ним, наступит время.
Картина третья.
Сцена поделена на две половины: слева кабинет Петра ярко освещен, его стол завален всевозможными бумагами, рядом стоит большой глобус, чуть вдалеке токарный станок. Справа комната Алексея, почти в полумраке, стоит кровать и стол со стулом, в глубине сцены образ Богоматери и зажженная лампадка. На границе невидимой линии отделяющей две комнаты стоит рамка в полный рост Петра. Петр и Алексей попеременно встают в нее в немой позе, когда один из них произносит монолог, он это делает, непосредственно обращаясь как бы к живому портрету.
А л е к с е й. (лежит на кровати, Петр стоит в раме) Ох горюшко, ох горюшко, мачеха Екатерина, мальчонку родила. Житья спокойного теперь не будет, отец замучит меня, держись головушка моя. (Встает) Послание назад неделю написал, сегодня только отдал, любопытно, раньше он не мог, альштад не позволял. Шарлотта умерла, значит горе у меня, знать думал, наверняка. Ты горе, ты моя падучая болезнь, все точишь, точишь, точишь ты меня, пока наверное я не упаду или со страху не помру. (подходит к рамке почти в плотную)
Конец ознакомительного фрагмента.