Царь велел тебя повесить
Шрифт:
Когда в Полях Иалу боги позовут тетку на работу, окликнув ее по имени, ушебти, составленный из пепла и горстки бумажек, должен выйти вперед и откликнуться: “Здесь я!”, после чего он пойдет туда, куда повелят, и будет делать что прикажут.
Сейф глубиной в четверть метра был надежно укрыт в комнате бывшей хозяйки, я бы его не заметил, если бы не обрывок обоев, похожий на завернувшееся собачье ухо. В тот день я с утра не выходил из дому, ждал броканта и своего шефа Душана, тот обещал помочь упаковать и снести вниз огромное зеркало работы Луи Арпо, я продал его по объявлению в сети. Брокант оказался занудой – сначала
Первым явился Душан, осмотрел столетний objeto, занимавший половину стены, почесал нос и сказал, что снимать зеркало придется вчетвером. Спустившись во двор покурить, он вернулся с двумя молодцеватыми тайцами из винной лавки. Они долго примеривались, потом схватили раму и потянули вверх, чтобы снять воображаемые петли с гвоздей, но зеркало внезапно подалось, скрипнуло и тяжело отъехало в сторону. Тайцы восхищенно зацокали языками. Сначала я увидел стальные рельсы в полу, по которым двигалась рама, а потом – лоскут обоев с разрезанной пополам стрекозой.
Я отозвал Душана и попросил вывести соседей в кухню и налить им по стаканчику. Оставшись в комнате один, я подошел к стене и осторожно потянул за стрекозиную голову. От стены отделилась дощечка, державшаяся на двух гвоздях, за ней обнаружился сейф с кодовым замком на дверце. Замок был старомодным и смахивал на арифмометр: нужно было крутить рифленое колесико, пока в окне не выскочит верная буква. Я сел на пол и стал думать, прислушиваясь к доносящимся из кухни голосам.
Если пароль для сейфа подбирал Фабиу, то понятно, что за надпись была на конверте, который тетка так и не распечатала. Какие-то местные боги, говорила она, пожимая плечами. Вот только где теперь этот конверт? Снизу позвонили: приехал нерадивый брокант. Я повесил дощечку обратно, нажал на рычаг и с трудом подвинул раму на место. Дойдя до кабинета, я достал с полки “Мифы Лузитании”, нашел нужную главу и переписал на листок несколько имен. Потом я спустился к броканту, ожидавшему на кухне, и предложил ему стакан вина. Тайцы радостно зазвенели стаканами. Bandonga или Ataecina? – крутилось у меня в голове. В окошке восемь букв, так что вариантов будет немного. А что, если сейф окажется пустым? Нет, лузитанские боги не могут меня подвести, к тому же, глядя на дверцу, я ощутил знакомое покалывание в пальцах, предвещающее перемены.
– Машина будет ваша? – осведомился брокант, на голове у него была какая-то соломенная ость, пересохшая от перекиси водорода.
– Машина не понадобится, – весело ответил я. – Приношу свои извинения. Вы слишком долго откладывали покупку, зеркало уже продано.
Разочарованный брокант удалился, бормоча себе под нос что-то вроде vai se foder, русский придурок. Когда Душан допил свой стакан и отправился домой, а тайцы отбыли в лавку, я поднялся на второй этаж, кое-как отодвинул зеркало и принялся за сейф. Я начал с богини плодородия и не угадал. Остальные боги тоже не подошли. Не подошло ни название переулка, ни zoebraga, ни еще штук десять вариантов, так что я изрядно утомился, спустился в кухню и прикончил остатки вина.
Вернувшись, я некоторое время сидел на подоконнике, вдыхая пыльный запах валерианового корня, потом встал и быстро набрал mymiriam. Я вспомнил, как тетка говорила мне, что девочка, которую приводил к себе Фабиу, была для него искривленным отражением матери, в чьей властной ветвистой тени он прожил до сорока лет, – теперь он хотел властвовать сам, надевая браслеты мертвой Лидии на маленькие веснушчатые руки. Наверное, он выбрал самую несчастную девочку во дворе, одинокую малышку в красном пальто. В ее имени шесть букв, но из них нетрудно сделать восемь.
Дверца распахнулась беззвучно. В глубине сейфа виднелась шкатулка: лиможская эмаль, зеленая с золотом, классический ларчик аббата. У самой дверцы лежала книга, переплетенная в холстинку. Мне страшно хотелось открыть шкатулку, но я медлил, слушая, как предчувствие заполняет меня, будто дождевая вода петли садового шланга, постепенно расправляя каждый изгиб и залом. Что бы там ни оказалось – засушенная бабочка или налоговые квитанции, сейчас у меня будет настоящая возможность поговорить с Фабиу. С человеком, о котором я знал не больше, чем о собаке Руди: я знал, что он жил с теткой какое-то время, а потом повесился.
Я достал книгу, открыл ее там, где лежала закладка из газетной бумаги, сложенная корабликом, и с трудом перевел первый абзац на странице. “Мой сад – это сад возможностей, сад того, что не существует, сад погубленных идей и детей, которые не родились.”
Я развернул газетный кораблик и прочел заметку о пропаже альфамской школьницы. Фотография была любительской, девочка выглядела веселой, на голове у нее был беретик на французский манер. Я поискал дату, но она была аккуратно оторвана по сгибу. Дело ясное, что дело темное, подумал я, положил книгу на пол и протянул руку за шкатулкой, открывшейся с еле слышным покорным щелчком.
Шкатулка была заполнена на треть, но в ней было достаточно, чтобы у меня помутилось в глазах. Изумрудные листья на золотых ветках, вот что я увидел на самом верху, высокий, раскидистый, темно сияющий куст диадемы. Я запустил пальцы в шкатулку и принялся перебирать добычу, чувствуя себя удачливым домушником. Гранаты чернели безупречными зернами, из золотого браслета был вынут змеиный глаз. Зато на дне обнаружился розовый жемчуг, способный заткнуть огнедышащую пасть “Сантандера” по меньшей мере года на два.
Как сейчас помню: первой моей мыслью было позвонить сестре в Агабаджу, но я подумал еще немного и решил повременить. Некоторое время я просто сидел там и смотрел. В сумерках tesoros тускло отливали венецианской зеленью. Потом я выгреб из шкатулки несколько браслетов, захлопнул сейф, задвинул зеркало и поехал к своему антиквару.
В трамвае, бегущем с альфамского холма, я стоял на задней площадке, придерживал тяжелый пакетик в кармане и улыбался как дурак. Мне казалось, что суровая casa сдалась, развела вечно сжатые ноги и теперь мы с ней заживем по-людски, как жадные друг до друга amantes. Что теперь все будет так, как было во времена вишневых косточек, золотистый столб света снова будет стоять в мансарде, и я смогу зайти в него и согреться, ступеньки перестанут уходить из-под ног, а двери – хлопать, будто равнодушные клакеры. Мне и в голову не могло прийти, что от меня просто пытались откупиться.
Фассбиндер умер, когда ему было столько, сколько нам теперь, сказал Лютас, когда мы пили вино в столовой, где от мебели остался только трехногий стол – вместо четвертой ноги я подложил полное собрание сочинений Пессоа. В столовой стало непривычно чисто: Байша влюбилась в моего друга и ходила за ним с щеткой для пыли, будто раб с опахалом. Байша – отрада моих очей, рыжая, как апельсиновая роща под Альбуфейрой, любительница расшитых подушек, прокуренная, как каминная труба, португалка до кончиков золоченых ногтей. Бог знает, где теперь эти подушки и где теперь Байша.