Царь
Шрифт:
— Тебе бы Кузька по худости рода промолчать! — зло огрызается Лыков, но тут же переменяет выражение лица и, глядя на меня продолжает: — Что-то сомнительно мне, что все так было! Может эти гости подати не платили, а когда воевода осерчал, стали на него клепать неподобное!
В палате немедля поднимается гвалт и все начинают говорить, стараясь перекричать друг друга. Наконец, мне это надоедает и Вельяминов по моему знаку стучит колотушкой в гонг, повешенный специально для таких случаев.
— Тиха!!! — ревет он во всю мощь своих медвежьих легких и шум понемногу стихает.
— Кто еще сказать хочет?
— Если позволишь, государь, — поднимается с места Романов.
— Говори, Иван Никитич!
— Слышно, в курских землях разбойники озоруют, — начинает он издалека, — а на воеводах
— Уж не прикажешь ли, боярин, мне ехать в Курск да расследовать сие? — немного насмешливо говорю я.
— Да зачем же тебе? — нимало не смущается тот, — разве мало у тебя слуг верных! Пошлем стольника какого, вместе с сыщиками, да пусть и разберутся на месте. Коли воевода виновен, так и привезут его в цепях на суд. Коли не виновен, так пусть сыщут, кто на него клепает и тоже доставят!
— Это все хорошо, Иван Никитич, а только что с податями делать? Сам, поди, знаешь, нет денег в казне! Хоть опять пятину собирай.
— Что тут сделаешь, государь, — тяжко вздыхает Романов, — по старине надо!
— По старине! — тут же начинают поддакивать бояре, потому что "по старине", для них все равно, что бальзам на душу.
— И что все с тем согласны?
— С мудрым словом как не согласится! — с притворной улыбкой восклицает Лыков и с ним дружно соглашаются сидящие на скамьях бородачи в горлатных шапках.
— А что там в старину то решили об сем предмете?
— В 7057лето господне от Сотворения Мира [19] — начал постным голосом дьяк Обросимов, — по повелению благоверного и всемилостивейшего государя Ивана Васильевича для исправления по старине судебника был созван Земский Собор. На коем решено было: что подати во всех городах, посадах, волостях и погостах, не исключая и удельных, будут собирать старосты и целовальники, коих надлежит выбрать из числа местных жителей и со всеми областями заключить уставные грамоты, дабы управлялись без царских наместников и волостетелей.
19
7057 год от СМ.
– 1549 от РХ.
— Что, правда? — округляю я глаза, — интересные обычаи были в прошлом! Хотя по старине, так по старине. Быть по сему! Ты чего-то сказать хотел, Борис Михайлович?
Боярин продолжает стоять посреди палаты, как громом пораженный, то краснея, то бледнея и я про себя надеюсь, что болезного хватит удар. Однако чаяниям моим сбыться не суждено и князь Лыков справляется с волнением.
— Надежа-государь, — начинает он тихим голосом, — мудрость твоя велика и не нам сирым и убогим обсуждать твою волю. Однако же, хочу напомнить, что по решению Собора недолжно тебе жаловать вотчинами иноземцев, не состоящих в подданстве твоего царства.
Этот момент сценарием не был предусмотрен и я не без интереса слушаю боярина. Впрочем, слушаю не я один. Думцы, духовенство и даже земцы жадно внимают ему и лица у них, скажем так, не слишком благожелательные.
— Ты кого-то конкретно в виду имеешь? — нейтральным голосом интересуюсь я, тщетно пытаясь сообразить, о чем он говорит.
— Да про деревеньки под Тулой я речь веду, государь, кои ты своему розмыслу [20] Рутгеру Вандееву пожаловал от щедрот своих. Он конечно не латинец, а все же не православный!
20
Розмысл — инженер.
Среди собравшихся постепенно нарастает ропот. Наконец вперед выходит местоблюститель патриаршего престола митрополит Исидор и вопросительно глядя на меня спрашивает:
— Верно ли сие, государь, что ты иноверцу отдал земли с православными христианами?
Окинув взглядом настороженные лица собравшихся, я понимаю, что в данной ситуации не отшутишься, слишком уж серьезно они все это восприняли. Все дело в том, что я и впрямь отписал эти деревеньки Ван Дейку. Мой инженер испросил разрешения взяться за добычу железа и самое главное — плавку чугуна. Получив его, он выписал из Голландии мастеров и вместе со своими земляками рьяно принялся за дело. На его родине эту технологию уже освоили, а у нас чугун именуют не иначе как "свиным железом" и выкидывают как брак. Если у Рутгера получится, то он обеспечит меня и мою армию пушками, ядрами и картечью, ибо медь с бронзой дороги, а каменными много не навоюешь. По заключенному мною с ним ряду, пушки и прочее он будет поставлять мне по цене в полтину за пуд. Сейчас их льют из меди, которая стоит как минимум вчетверо дороже, а уж готовые изделия вдесятеро. Излишки он волен продавать куда захочет, хотя есть у меня подозрение, что никаких излишков у него еще долго не случится. Столь радужные перспективы в свое время так меня увлекли, что я совсем позабыл о том, что мой голландец иноземец и протестант и для того чтобы у Ван Дейка не было проблем с рабочей силой пожаловал ему эти деревеньки. Кстати, в поместье, а не в вотчину. Кто же знал, что через это могут возникнуть такие проблемы?
— Верно, да не совсем.
— Мудрено ты говоришь, государь, не пойму я тебя.
— Да что уж тут не понятного, просто розмысел наш, Ван Дейк который, так поражен был святостью церкви русской, что пожелал креститься в истинную веру и перейти в подданство наше, за что был пожалован землею.
— Благое дело, — одобрительно покачал головой Исидор, — а как нарекли раба божьего?
— Гхм… Романом, в честь э… святого…
— Мученика Романа Ольговича, — заканчивает за меня иерарх.
— Ага, его.
Митрополит сел на место, а я тихонько перевел дух. Вельяминов немного ошарашено повертел головой, но справившись, провозгласил:
— Государь, уходит на молитву!
Все опять дружно падают в ноги, и я величественно отправляюсь в Архангельский собор. Пока мы идем, окольничий настороженно спрашивает меня:
— А когда это Рутгер святое крещение принял?
— А я знаю? — отвечаю ему вопросом на вопрос, — должно быть, вчера еще!
От этих слов Никита снова завис. Вроде бы давно мне служит и всякого навидался, но вот то, что я, не моргнув глазом, могу врать церковному иерарху для него все еще дико. А я тем временем добавляю своему ближнику смятения:
— Ты бы послал к Ван Дейку человека потолковее, обрадовал что ли?
— Чему обрадовал?
— Тому, что истинную веру обрел!
Корнилий Михальский же, тем временем спешно вел свою хоругвь к Можайску. За прошедшие шесть лет литвин немало преуспел на службе. Сманивший его от лисовчиков, тогда еще просто мекленбургский герцог ни в чем не нарушил своего обещания и байстрюк [21] , которого никто не считал за шляхтича, стал царским стольником, получил вотчины и теперь вел на войну свой собственный отряд. Через жену он породнился со старым русским дворянством, но и этой женитьбы не случилось бы, если бы не его господин, так что и тут он был всем обязан государю. А потому не было у русского царя более преданного человека, чем этот литвинский перебежчик. Прикажи он ему убить любого человека, кажется, зубами бы загрыз, но в том то и дело, что приказы такие Иван Федорович отдавал очень редко. Нет, бывало, что хватали они по его приказу изменников и тащили на суд и расправу, только вот случилось это ровно четыре раза. К тому же, государь сам изменников никогда не судил, а повелевал разобрать дело Земскому собору. А уж, чтобы побить слуг и домочадцев, да поджечь дом, да разорить имущество, как это, говорят, бывало при покойном Иване Васильевиче, так такого и вовсе не водилось. Но за эту мягкость и уважение к закону еще больше почитал государя Михальский. Так что зря Корнилия полагали на Москве таким уж душегубом. Вот татей да разбойников он извел много, этого не отнять. Так ведь от этого всем только польза, ну кроме разве что разбойников.
21
Байстрюк — Незаконнорожденный, бастард.