Цари. Романовы. История династии
Шрифт:
Впрочем, все эти фантастические версии не могли не возникать. Ведь в течение 70 лет после расстрела не было опубликовано ни одного добровольного показания участников расстрела в Ипатьевском доме. И страшная ночь на 17 июля 1918 года оставалась уделом таинственных слухов и легенд.
Начиная свое расследование, я не верил никому – ни Соколову, ни его оппонентам. И я ставил перед собой одну цель – найти добровольные показания свидетелей той страшной ночи. Я был уверен, что они существуют в секретных хранилищах. И только они смогут дать ответ: что же произошло в Ипатьевском доме. Об одном таком документе – легендарной «Записке» Юровского – ходило много слухов.
И я начал выспрашивать своих прежних соучеников по Историко-архивному институту, работавших в архивах. Все, с кем я разговаривал, слышали о ней, но никто ее не читал.
В конце 70-х годов мне позвонила моя старая подруга. Мы учились вместе в Историко-архивном – и вот через много лет, пугая друг друга изменившимися лицами, встретились. Она села в мою машину и молча положила мне на колени бумагу…
Я начал читать:
«В Музей Революции. Директору Музея, товарищу Мицкевичу.
Имея в виду приближающуюся 10-ю годовщину Октябрьской революции и вероятный интерес для молодого поколения видеть вещественные доказательства (орудие казни бывшего царя Николая II, его семьи и остатков верной им до гроба челяди), считаю необходимым передать Музею для хранения находившиеся у меня до сих пор два револьвера: один системы «кольт» номер 71905 с обоймой и семью патронами и второй системы «маузер» за номером 167177 с деревянным чехлом-ложей и обоймой патронов 10 штук. Причины того, почему револьвера два, следующие – из «кольта» мною был наповал убит Николай, остальные патроны одной имеющейся заряженной обоймы «кольта», а также заряженного «маузера» ушли на достреливание дочерей Николая, которые были забронированы в лифчики из сплошной массы крупных бриллиантов, и странную живучесть наследника, на которого мой помощник израсходовал тоже целую обойму патронов (причину странной живучести наследника нужно, вероятно, отнести к слабому владению оружием или неизбежной нервности, вызванной долгой возней с бронированными дочерями).
Бывший комендант дома особого назначения в городе Екатеринбурге, где сидел бывший царь Николай II с семьей в 1918 году (до расстрела его в том же году 16.07), Яков Михайлович Юровский и помощник коменданта, Григорий Петрович Никулин свидетельствуют вышеизложенное.
Я.М. Юровский – член партии с 1905 года, номер партбилета 1500. Краснопресненская организация.
Г.П. Никулин – член ВКП(б) с 1917 года, номер 128185. Краснопресненская организация».
Значит, все было!!!
Она сказала: «Это копия документа, который находится в закрытом хранении в Музее Революции… Мне сказали, что ты хочешь узнать, как это происходило. Я рада, что даю тебе эту возможность. Но… этот документ скопировали по моей просьбе – и я не хочу никого подводить. Так что ты должен молчать. Впрочем, в ближайшие сто лет вряд ли тебе удастся обо всем этом заговорить. Так что наслаждайся абстрактным знанием, этого достаточно.
– Это и есть «Записка» Юровского?
– Что ты! Это всего лишь обычное заявление, написанное Юровским…
(В 1989 году мне наконец удалось увидеть это «обычное заявление» – оно оказалось написанным от руки характерным почерком коменданта.)
– Нет, нет, – усмехнулась она, – «Записка» Юровского совсем другое. Это большой документ. Кстати, в двадцатых годах он передал свою «Записку» Покровскому.
(Михаил Покровский – руководитель Коммунистической академии, в 20-е годы – вождь советской исторической науки.)
– Ты ее видела – она есть в Музее Революции?!
– Не знаю… – сказала она сухо, – знаю только, что эти револьверы Юровского были изъяты из Музея перед войной сотрудниками НКВД. И все его бумаги тоже. Есть соответствующая запись в описи… Но иначе и быть не могло. Ведь его дочь была посажена.
– Дочь Юровского?! Посажена?
– Ее звали Римма… Была комсомольским вождем, по-моему, одним из секретарей ЦК, отсидела, кажется, больше четверти века в лагерях… Впрочем, если бы эта «Записка» Юровского и была в Музее, тебе, как ты сам понимаешь, ее не дали бы. Документы о расстреле Царской Семьи – это «документы особой секретности».
Она ушла, и я остался с его заявлением. Первым прочитанным мною добровольным показанием участника…
Значит, все правда! Расстрел был! И через 10 лет Юровский продолжает жить этим расстрелом. Он не может написать обычное заявление. Ипатьевский дом преследует его – «бронированные девицы»… мальчик, которого «достреливают»… И если таково «обычное заявление», какова должна быть его «Записка»! Я понимал: она права – в Музее мне ничего не дадут, но…
Биография Юровского в стиле советских «житий святых» была изложена в книге Я. Резника, изданной небольшим тиражом в Свердловске под гордым названием «Чекист».
В этой книге напечатано завещание коменданта. В нем он опять обращается к своему верному «сынку» – помощнику по расстрелу Г. Никулину. Умирая от мучительной язвы, он вновь вызывает призрак страшного Ипатьевского дома:
«Г.П. Никулину.
Друг мой, жизнь на ущербе. Надо успеть распорядиться последним, что у меня осталось. Тебе передадут список основных документов и опись моего имущества. Документы передай Музею Революции…
Ты мне был, как сын и обнимаю тебя, как сыновей своих. Твой Яков Юровский».
Итак, «документы передай Музею Революции». Круг замкнулся. И я, понимая, что это безнадежно, все-таки пошел в архив Музея. На мой вопрос был ясный ответ: про «Записку» мы даже не слышали…
Тогда я решил составить список учреждений, где работал Юровский. Я начал идти за событиями его жизни… После расстрела и отъезда в Москву коменданту довелось вернуться на Урал. Сначала ему поручают доставить из Перми в столицу «золотой поезд» – сокровища уральских банков.
Августовской ночью 1918 года его жена Муся, дочь Римма – вождь екатеринбургского комсомола, сын Шурик и вернувшийся с ним из Москвы еще один «сынок» Никулин участвуют в погрузке в вагоны бесконечных холщовых мешков с золотом, серебром и платиной. И вновь Юровский – комендант, комендант поезда, и вновь при нем помощник – «сынок» Григорий Никулин.
Приехав в Москву, Юровский получает знакомую работу. Он – в ВЧК. После покушения Фани Каплан на Ленина Юровский включен в группу, которой поручено отыскать эсеров, подозреваемых в связях с Каплан. Он один из самых дотошных следователей. Но Каплан до конца заявляет: она – одна. Каплан была расстреляна.
После сдачи белыми Екатеринбурга Юровский возвращается в город. Он – председатель Собеса и одновременно – один из руководителей ЧК. «Уральский рабочий» регулярно публикует рубрику «Карательная деятельность ГубЧК».