Царица Аттолии
Шрифт:
— А прошлым вечером? — когда царица с Евгенидисом закончили танцевать, она была вне себя от гнева.
Евгенидис остановился и прислонился к низким перилам, отделяющим террасу от сада. Он скрестил руки на груди и уставился на кончики сапог.
— Она рассказывала мне об истории дворца. Нудная лекция, в самом деле. Я сказал ей, что один из моих прапрадедов был архитектором.
— В самом деле? — пробормотала Эддис.
— О, да, вот почему мы так хорошо ориентируемся в ее дворце. Чертежи хранились в твоей библиотеке, я убрал их, когда приехал халдей. Я сказал Аттолии, что планировка
— А ведь я просила поблагодарить ее за гостеприимство.
— Я поблагодарил. Когда она сказала, что сегодня утром планируется охота, и я, возможно, пожелаю присоединиться.
— И что? — спросила Эддис, глядя на его руку.
Он и с двумя руками плоховато держался в седле, чтобы выезжать на охоту, тем более с одной.
— Я сказал, что однажды уже поохотился в Аттолии, большое спасибо.
— Ох, Ген, — вздохнула Эдис.
После танцев Аттолия вернулась в свою комнату и сразу же выгнала служанок. Когда они шли к двери, она язвительно заметила Фрезине, что считает «молчание — золото» лучшим поведением в данной ситуации. Когда женщины ушли, она стала выдергивать цветы из прически, швыряя их на пол и бормоча:
— Черт, черт, черты бы его побрал!
Тем не менее, она злилась не на Вора и не на Фрезину. Как глупо с ее стороны было предложить поехать на охоту человеку с одной рукой. Как глупо было влюбиться в человека, которому она сама отрубила руку. Ну, может быть, она оказалась настолько глупа, чтобы полюбить его, но все же не до такой степени, чтобы поверить в его ответную любовь. Она видела гнев в глазах его отца, и если его не было в глазах Евгенидиса, значит, он лучше умел скрывать свои чувства, вот и все.
Стоя на террасе и глядя в сад, Евгенидис признался:
— Я думал, это будет похоже на конец сказки у камина. Богиня любви помашет жезлом, и мы будем жить долго и счастливо. — он покачал головой. — Единственный приличный человек из придворных презирает меня. Наиболее презренные маскируют свое хихиканье сочувствием, а если спросить служанок царицы, то мне уже следовало бы несколько недель висеть на стене вниз головой.
— Я с каждым днем все больше сочувствую матери Хеспиры. Я предпочла бы, чтобы ты отправился жить в пещеру под Священной горой.
— Там неуютно. Как ты думаешь, это боги мстят мне?
Эддис подняла брови.
— Нет, — ответил Евгенидис сам себе. — Если это и месть, то, как ты сказала: боги слишком хорошо меня знают и могут предсказать мои поступки. Они не управляют мной. Они могли догадаться, что я полюблю ее, но не заставляли меня любить. Знаешь, я много лет следил за ней. Когда ты не знала, куда я сбежал, я в основном, был в Аттолии.
— Твой дед знал?
— Он знал, что я был очарован ею. Она как пленница среди каменных стен, и с каждым днем стены становятся все толще, а дверной проем уже.
— И что дальше? — спросила Эддис.
— Ну, — сказал Евгенидис. — Это вызов.
Он посмотрел на Эддис.
— Почему ты спрашиваешь?
— Я беспокоюсь о твоем благополучии, — сухо сказала Эддис. — И благополучии двух стран. Так или иначе, для процветания Эддиса нужно, чтобы это правительство было устойчивым.
Евгенидис смотрел в пустоту.
— Я не могу бросить ее одну среди каменных стен. — он посмотрел на Эддис, надеясь, что она поймет. — Она слишком дорога мне, чтобы сдаться.
— Но она не хочет говорить с тобой.
— Нет, — мучительно признал Евгенидис. — И даже слышать меня не хочет. Если она не хочет слышать меня, как я скажу ей, что люблю ее?
— Если она не будет слушать, как ты сможешь ей солгать? — спросила Эддис.
Евгенидис посмотрел на крыши дворца. Внезапно он опустил глаза, чтобы посмотреть на Эддис.
— Но я и не думал ей врать.
— Откуда ей знать? — возразила Эддис — Она не привыкла доверять людям. Почему она должна вдруг поверить твоим словам? Ты можешь открыть для нее дверь, но ты не смоешь заставить ее пройти сквозь нее.
Ошибки, сделанные Евгенидисом, были слишком очевидны, чтобы пытаться возразить.
— Тебе она поверит, — сказал он после раздумья.
— Нет, — сказала Эддис.
— Поверит.
— Евгенидис, — запротестовала царица.
— Она поверит, — настаивал Евгенидис. — Ты скажешь, что мы сможем заключить договор со свадьбой или без нее. У тебя нет причин лгать ей. Она тебе поверит.
— Евгенидис, я царица Эддиса, а не сваха.
Да уж, если бы она была свахой, он бы давно был женат на Агапе. Вор только откинулся на перила каменной балюстрады за спиной и скрестил руки на груди. Он ждал, пока Эддис не подняла ладони.
— Сдаюсь, — сказала она. — Я попрошу о частной беседе. Я скажу, что мы можем заключить договор без свадьбы, и посмотрим, что она ответит.
— Решили переиграть заново? — спросила Аттолия Эддис в уединении своих покоев, где обе дамы впервые после Реи встретились без свидетелей. — Сначала я вынуждена принять его, теперь вы пытаетесь забрать его обратно?
— А вы будете удерживать его мне назло? — спросила Эддис.
Аттолия поняла, что горная царица хорошо осведомлена о ее ревности.
— Разве он не самая ценная ваша собственность? — подколола Аттолия.
— Он не собственность, — возразила Эддис, ее голос звучал глухо.
— Но вы хотите придержать его для себя? — предположила Аттолия. — Не так ли?
— Сделать его царем Эддиса? Вы неверно оцениваете нашу дружбу, — ответила Эддис.
Глава 21
Евгенидис как лунатик брел по коридору, почти ничего не видя и пытаясь вспомнить звуки дворца, по которым он когда-то ориентировался при передвижении в лабиринте воздуховодов. Вспомнив, он пошел быстрее по длинному коридору к кухне, через нее, не говоря никому ни слова, к курятнику в одном из нижних дворов дворца. Здесь же держали свиней и коз. Он потребовал у озадаченного конюха козленка и понес его, брыкающегося, обратно во дворец.