Царица Проклятых
Шрифт:
«Какие же вы глупые, что терпите это, ведьмы!»
Близилась ночь, когда нас оставили на краю пустыни. Солдаты дали нам немного пищи и воды. В глубоких сумерках пустились мы в долгий путь на север. Переполнявшие нас гнев и ярость были неизмеримы.
Амель насмехался над нами и злился, не понимая, почему мы не позволяем ему отомстить.
«Нас догонят и убьют! – сказала Мекаре. – А теперь убирайся отсюда».
Но это не помогало. И в результате она попробовала заставить Амеля сделать что-нибудь полезное:
«Амель, мы хотим добраться до дома живыми. Принеси прохладный ветер;
Но такого рода просьбы не для злых духов. Амель потерял к нам всякий интерес и умчался прочь, а мы побрели рука об руку навстречу холодному ветру пустыни, стараясь не думать о том, сколь долгий путь ждет нас впереди.
Слишком многое выпало на нашу долю во время путешествия, чтобы рассказывать сейчас обо всем.
Но добрые духи нас не покинули; они поднимали прохладный ветер и вели нас к источникам, где можно было найти воду и немного фиников; когда удавалось, они устраивали «дождик». Однако в конце концов мы забрели слишком глубоко в пустыню, где нас ждала неминуемая смерть. А я уже тогда знала, что ношу в чреве ребенка Хаймана, и хотела, чтобы мой ребенок выжил.
И тогда духи привели нас к бедуинам, которые приняли нас к себе и стали о нас заботиться.
Я была больна и целыми днями лежала, напевая песенки растущему в чреве ребенку, надеясь с их помощью отогнать болезнь и самые дурные воспоминания. Мекаре лежала рядом и обнимала меня.
Лишь через несколько месяцев я окрепла достаточно, чтобы мы могли покинуть лагерь бедуинов. Я хотела, чтобы ребенок родился в нашей стране, и умоляла Мекаре продолжить путешествие.
Наконец, имея в запасе пищу и воду, которыми нас снабдили бедуины, ведомые духами, мы добрались до зеленых холмов Палестины, где у подножия горы встретили пастухов, внешне похожих на людей из нашего племени, – они спустились вниз, чтобы воспользоваться пастбищами, когда-то принадлежавшими нашему народу.
Они знали нас, знали нашу мать и весь наш род; они назвали нас по именам и сразу же приняли к себе.
Мы снова были счастливы, оказавшись среди знакомых зеленых холмов, деревьев и цветов; в моем чреве рос ребенок. Он был жив, пустыня его не убила.
Так на своей родине я родила дочь и назвала ее Мириам, в честь нашей матери. У нее были черные волосы Хаймана, но мои зеленые глаза. Лучшего лекарства, чем моя радость и любовь к ней, нельзя было пожелать. Нас снова стало трое. Мекаре, прошедшая со мной через родовые муки, принявшая ребенка, часами носила Мириам на руках и пела ей, совсем как я. Ребенок был не только мой, но и ее. И мы старались забыть ужасы, пережитые в Египте.
Мириам быстро росла. Наконец, мы с Мекаре дали клятву взобраться на гору и найти пещеры, в которых родились. Мы еще не знали, как будем жить на таком расстоянии от наших новых соседей. Но мы хотели вернуться вместе с Мириам в то место, где были так счастливы, чтобы вызвать духов и попросить их сотворить для нас дождь и таким образом благословить мою новорожденную дочку.
Но ничему этому не суждено было случиться.
Ибо, прежде чем мы смогли покинуть пастухов, вернулись солдаты, возглавляемые главным царским управляющим Хайманом. Преследуя нас, солдаты направо и налево раздавали золото, осыпая им любого, кто слышал
И снова в полдень на залитых солнцем полях увидели мы египетских солдат с обнаженными мечами. Люди бросились врассыпную. И тогда Мекаре выбежала вперед, упала перед Хайманом на колени и умоляла его не причинять больше зла нашему народу.
После этого Хайман пришел вместе с Мекаре туда, где скрывались мы с дочерью, и я показала ему ребенка – его ребенка – и воззвала к его милосердию и справедливости; я просила, чтобы он ушел с миром.
Но одного взгляда на него мне хватило, чтобы понять: если он не приведет нас обратно, его предадут смерти. Его искаженное горем лицо вытянулось, исхудало – оно даже отдаленно не напоминало то гладкое и светлое бессмертное лицо, которое вы видите сегодня за этим столом.
Враждебное время стерло присущее ему выражение страдания. Но в тот давний день оно проявлялось очень отчетливо.
«Ужасное зло обрушилось на царя и царицу Кемета, – тихим, приглушенным голосом заговорил он с нами. – И в нем повинны ваши духи, которые день и ночь изводили и меня за то, что я сделал с вами, пока царь не попытался изгнать их из моего дома».
Он вытянул руки и показал мне крошечные шрамы, покрывавшие его кожу в тех местах, где дух высасывал кровь. Шрамы были и на лице, и на горле.
«Вы даже не представляете себе, в каком ужасе я жил, – сказал он, – ибо ничто не могло защитить меня от этих духов; вы не знаете, сколько раз я проклинал вас, проклинал царя за то, что он заставил меня сделать, и проклинал свою мать за то, что родился на свет».
«Но мы же здесь ни при чем! – воскликнула Мекаре. – Мы сдержали слово. В обмен на свои жизни мы оставили вас в покое. В этом повинен Амель, злой дух! О злой дух! Подумать только, он изводил тебя вместо царя и царицы! Мы не можем остановить его! Умоляю тебя, Хайман, отпусти нас».
«Хайман, что бы ни делал Амель, – добавила я, – ему это надоест. Если царь и царица проявят твердость, он в конце концов уйдет. Хайман, ведь перед тобой мать твоего ребенка. Оставь нас. Ради дочери скажи царю и царице, что ты не смог нас найти. Отпусти нас, если ты веришь в справедливость».
Но он смотрел на ребенка, как будто не понимал, кто перед ним. Он был египтянином. А разве этот ребенок – египтянин?
«Хорошо, вы не присылали этого духа, – вновь обратился он к нам. – Я вам верю. Ибо ясно вижу, что вы даже не имеете представления о том, что сделал этот дух. Он прекратил мучить нас. Он проник в царя и царицу Кемета! Он – в их телах! Он изменил саму суть их плоти!»
Мы долго смотрели на него, обдумывая услышанное, и наконец поняли, что он говорит не об одержимости. И поняли также, что ему довелось увидеть нечто такое, что оставалось только самому прийти за нами и ценой своей жизни привести нас обратно.
Но я не поверила его словам. Как может дух обрести плоть?!
«Вы даже не догадываетесь, что произошло в нашем царстве, – прошептал он. – Вы должны прийти и посмотреть своими глазами. – Он замолчал, явно желая рассказать намного больше, но не решаясь. И наконец горько произнес: – Вы обязаны исправить то, что произошло, даже если это и не ваших рук дело!»