Царица Сладострастия
Шрифт:
— О! Прошу вас, последуйте за мной! — умолял он, взяв меня за руки, хотя я робко сопротивлялась. — Никто не следит за нами; все забыли, что есть этот выход и спокойно спят под охраной часовых. Мои поди тут недалеко, карета — в трех шагах. И завтра вас ожидает дворец, а преследователи узнают, что вы подруга герцога Савойского; вы одержите над ними верх, заставите их склониться перед вами и стать свидетелями вашего счастья! Я не стану говорить о своем счастье, ибо вы не настолько любите меня, чтобы это придало вам решимости; но все же как я буду счастлив, Боже мой! Ничего не пожалею и буду доказывать вам это всегда, в каждое
Я ничего не отвечала, боялась отказать, но боялась и согласиться, ведь тем самым я бы обесчестила себя, своего мужа и всех родных!
Принц догадался, что теперь только эта мысль останавливала меня, и пошел в наступление. Он стал превозносить любовные связи Людовика XIV, представив моему взору почести, которыми были окружены его возлюбленные, описывал радости, успех и удовольствия, дарованные им. Он доказывал, что г-жу де Монтеспан обожала ее семья; что все чтили и уважали эту женщину, принимавшую даже непреклонную аббатису де Фонтевро. свою сестру; наконец, он пустил в ход соблазн честолюбия, заблиставший всеми своими гранями, как призма, и заметно ослепивший меня; я была настолько ошеломлена, что прибегла к последней слабой защите.
— Но ваша светлость, — залепетала я (и это был последний возглас умирающей добродетели), — я все еще люблю мужа!
— Вашего мужа? Вашего палача? Разве он достоин вас? Разве он любит вас?.. О! Я помогу вам забыть его!
Он растолковал мне суть поведения г-на ди Верруа без всяких прикрас, ничего не прибавив, показал его в истинном свете и сделал это мастерски: с виду отдавая ему должное, он осудил его во всем.
Графиня ди Верруа поддалась соблазну, сердце женщины готово было уступить, но сердце матери сопротивлялось дольше.
— А мои дети! Дети! — воскликнула я. — Я же не увижу их больше!
— Вы всегда будете видеться с ними. Кто осмелится отнять их у вас?.. Впрочем, сейчас вы их разве видите? Где они? Может быть, с вами?.. Я заставлю вернуть их вам. Никто не осмелится ослушаться меня, будьте спокойны! Я уже доказал, что здесь я властелин. Оставьте ваши сомнения, примите любовь, что взывает к вам. . Пойдемте! Пойдемте!
Что вам сказать?
Он повел меня за собой… Сама не знаю, как я очутилась рядом с ним, в его карете; Марион и Бабетта следовали за нами в другом экипаже.
Мы были одни той прекрасной итальянской ночью; всемогущий принц обожал меня, и вместе с тем его уважение ко мне не уступало его нежности: теперь он даже не дотронулся до моей руки, как сделал это в той злополучной комнате с венгерскими кружевами, оправдавшей свое роковое предназначение.
Герцог рассказывал обо всем, что он сделает для меня, став моим покровителем, о том, какие почести меня ожидают. Он собирался поселить меня на восхитительной вилле, которую уже давно подготавливали неподалеку от его дворца Риволи. Он хотел в тот же день сам объявить моей свекрови, что впредь я буду находиться под его защитой, что ей больше незачем беспокоиться обо мне и что он будет рассматривать как личное оскорбление любое посягательство на мой покой.
Я опустила глаза; необыкновенно благородное, полное достоинства лицо моего отца словно по волшебству предстало перед моим мысленным взором, щеки у меня запылали, ведь наряду с обещанным мне блестящим будущим мне были уготованы стыд и позор, и, уткнувшись лицом в ладони, я горько зарыдала и воскликнула:
— О! Я погибла!
Виктор
Однако оставаться равнодушной к такому проявлению чувств я больше не могла и дала ему обещание в будущем быть более спокойной и разумной.
Герцог сам поселил меня в очаровательном доме (в нем я прожила довольно долго) и разместил там своих гвардейцев. Ко мне было приставлено множество лакеев и служанок; в своих покоях я обнаружила изумительные драгоценности, великолепное белье, чудесную одежду, изготовленную по моим меркам, много прекрасной мебели; здесь было все, что я любила, все, что душе моей было угодно, — то есть все, что настоящая любовь могла подсказать мужчине, обладающему безграничной властью.
Остаток ночи Бабетта и Марион провели рядом со мной.
Я все еще плакала; принц оставил меня, выполнив мою просьбу, как бы трудно это ни было для него; ему хотелось доказать мне, что он готов покоряться и угождать мне во всем.
На следующее утро курьер привез мне чрезвычайно трогательное и почтительное письмо от него, а также очень красивый подарок из драгоценных камней и восхитительный букет. Он смиренно просил разрешения отужинать со мной.
Я, разумеется, приняла его; он вошел, пылая страстью, был нежен и предупредителен, но очень сдержан, как и обещал в своем письме.
Герцог объявил г-же ди Верруа, что она больше не должна меня искать, и лишь подтвердил мои прежние подозрения, признавшись, что, глядя на нее, был поражен последовавшей реакцией: вместо суровости, естественной в подобных обстоятельствах, ее лицо осветилось еле сдерживаемой улыбкой. Ответ свекрови был прост:
— Меня это не удивляет, ваша светлость: нам этого следовало ожидать! Имя мужа вертелось у меня на языке, но я не осмеливалась произнести его. Дон Габриель сообщил мне, что г-н ди Верруа был в отчаянии, а его мать, делавшая все возможное, чтобы смягчить горе сына, добилась лишь того, что он обрушил на нее свою ярость, обвинив в том, что все произошло по ее вине; он вспомнил, как я старалась избежать позора, как боролась и страдала. Теперь он уже не мог отрицать, что его жену подтолкнули в объятия принца помимо ее воли.
— Вина лежит не на ней, — говорил он матери, — а на мне, и главное — на вас, поскольку именно вы сделали меня слепым, заткнули мне уши и не позволили моей душе внять мольбам и жалобам моей жены! А теперь я овдовел, мои дети осиротели; к тому же я обесчещен, и все оттого, что вы довели честную женщину до отчаяния. И пусть вас простит Бог, если пожелает, — я же никогда не прощу вас и больше не буду видеться с вами!
Затем он взял в руки перо и написал герцогу Савойскому письмо, преисполненное чести и достоинства; в этом письме граф отказывался от всех своих должностей и сообщал о своем намерении уехать из страны. Причину он не называл, но в каждой строке прочитывался истинный мотив его поступка. К несчастью, об этом письме и последствиях решения моего мужа мне стало известно значительно позже; быть может, узнай я об этом тогда, нее мы были бы спасены. В то время еще была такая возможность, и, несмотря на внешние признаки, я не уронила чести мужа: принц не добился от меня ни признаний, ни обещаний. Я приняла его как друга, спасителя, но еще не как любовника.