Царский угодник. Распутин
Шрифт:
«Серёжа, я удивляюсь твоему письму. Удивляюсь, что русский офицер учит побегу. Моя совесть чиста перед Богом и людьми, и я останусь там, куда Господь меня поставил, и никуда не побегу. Я спокойна, окружена заботой и любовью дорогих и близких мне людей, и никто меня не запугает. Аня». Видимо, письмо попало в руки охранников Петропавловской крепости, раз оно оказалось в архиве. В дело даже подшит конверт, на котором рукой Вырубовой, знакомым «верёвочным» почерком, выведено: «Его высокоблагородию Сергею Александровичу Танееву».
Кто же были «дорогие и близкие люди» для Вырубовой? Отец? Мать? Их в Петропавловскую крепость не пускали. Охрана — небритые солдаты в обмотках, способные лишь материться и нещадно дымить самосадом? Прапорщик — бессменный начальник караула — тёмный крестьянский сын, пахнущий луком, семечками, мышами и плохим мылом? Или полковник, командовавший канцелярией Петропавловской крепости, как огня боявшийся встречи с Вырубовой — не дай Бог, после этого суровые чины
Вырубова просто успокаивала брата, боясь, что тот наделает глупостей. Молодой и горячий Серёжа Танеев мог действительно наделать ошибок и подвести под пулю себя самого и сестру.
Все эти документы — побочные в деле Вырубовой. Главная бумага — вырубовское объяснение следственной комиссии, написанное густо-чёрными, схожими с тушью чернилами, которые не взяло время, они — совсем свежие. На расшифровку этого «верёвочного» прошения, а точнее, заявления, датированного 18 мая 1917 года, за входящим номером 213, у меня ушло несколько дней. Я не нашёл ни одной публикации этого документа ни в книгах двадцатых годов, ни в книгах годов тридцатых, ни у нас, ни за рубежом, и, поскольку дело Вырубовой было секретным, закрытым, подозреваю, что объяснение это никогда не публиковалось.
Я решил, сохранить стиль вырубовской записки. Если честно, для печати текст надо было бы отредактировать, чтобы не испытывать неудобства перед человеком, уже ушедшим из жизни (что Вырубова, коснись вопрос публикации, обязательно сделала бы сама), но я не посчитал себя вправе это сделать, пусть уж лучше текст останется таким, каким его сочинила Вырубова. Написала она эту бумагу после очередного вызова к следователю, где ей назвали полтора десятка фамилий и предложили рассказать об этих людях всё, что она о них знает. Вырубова настолько чувствовала себя плохо, что не смогла ответить ни на один из вопросов, попросила, чтобы её вернули в камеру. Там она долго, в муках, преодолевая немощь, работала над этим документом.
«Заранее извиняюсь, если буду не очень разборчиво писать, после двух месяцев совсем больная, — так начала своё послание Вырубова, — взяли же меня сюда после тяжёлой кори прямо с постели. Заболела корью 21 февраля 1917-го года.
Гр. Распутин в семье бывшего Государя являлся суеверием в полном смысле этого слова. Бывш. Государь и Государыня очень религиозны и склонны и мистицизму, они очень поклонялись молитвам священника отца Иоанна Кронштадтского и после его смерти Гр. Распутин явился продолжением — т. е. они полностью внимали его молитвам и обращались к нему при всех болезнях и невзгодах, а их было немало — часто болел наследник (у него не крепкие сосуды и при ушибах бывали сильные кровоизлияния, как, например, в степи, где он чуть не умер от кровоизлияния в живот)... Затем обострения болезни сердца Государыни, при всех этих случаях Распутина звали и он умел успокоить. Я лично познакомилась с ним в 1907 году во дворце у бывшей великой княгини Милицы Николаевны, она же познакомила Распутина с семьёй бывшего Государя. Помню, что покойный Столыпин вызывал Распутина к своей больной дочери, которая пострадала после взрыва. Кажется, под впечатлением этого разговора я с ним познакомилась. Бывал он в семье бывшего Государя в каждый свой приезд из Сибири, чувствовал себя там очень скромно, как старец или странник; выходила к нему вся семья, которая с интересом слушала его мистические рассказы, путешествия и рассказы о крестьянском быте в Сибири, их нуждах, особенно интересовавших Государя. Последние 2 года он привозил всегда массу прошений всевозможных лиц. Помню, что к этим прошениям они относились отрицательно, отсылали их обыкновенно Мамонтову и графу Ростовцеву, и не выделяли их из числа других прошений, идущих своим порядком. Помню, что Распутин был очень против войны, за месяц до её начала его ранила Гусева, и он тогда присылал массу телеграмм...
Всё, что рассказывали о Распутине, Государь и Государыня никогда, до самой его смерти не верили, хотя читали все газеты и много лиц говорили им против него, все они приписывали зависти. Последний год видели его мало, Государь был в ставке до ноября, Государыня же занималась лазаретами — отправлялась туда в 10 утра, возвращалась только к завтраку, затем до 6 часов, по вечерам у неё были доклады заведующих складами, (...), пунктами Царского Села. Последний раз они видели его в начале декабря 1917 [60] — незадолго до его смерти, разговор шёл, помню, о продовольствии — страшно этот вопрос волновал Государя. Из назначений безусловно содействовал вместе с митрополитом Питиримом — это Роёв. Обер-прокурора Протопопова же он страшно любил и роль его по отношению к нему заключалась, что при всех встречах с царской семьёй он его всячески хвалил, поддерживал и посылал о нём телеграммы. Прежде ещё просил о назначении епископа Варнавы и покойного Алексия в Тобольск, виделся Распутин с Хвостовым и Штюрмером.
60
Вырубова ошиблась: не 1917-го, а 1916 года.
Насколько помню, отношения с последним у него оборвались, когда последний был назначен министром иностранных дел, также и с Хвостовым дружба продолжалась
61
Распутина.
62
Новая ошибка в дате.
Бывший Государь и бывшая Государыня живут более чем дружно и всегда советуются обо всём вместе, когда они не в разлуке. Все министры имели право спрашивать аудиенцию себе через камердинера у бывшей Государыни. После доклада у Государя или же по телефону. Из всех, кого она хорошо знала, это был князь Голицын, который заведовал комитетом наших военнопленных в Германии, — лично его не знаю и никогда не знала. Все эти министры всё время бывали и у бывшего Государя и бывшей Государыни, совершенно не нуждались передавать что-либо через меня, принимали они их очень часто.
Постараюсь поименовать всех, кто бывал и кто не бывал у меня.
Генерал Поливанов, Шуваев, Голицын никогда не были [63] . Адмирал Григорович был с визитом как знающий Барка, князь Шаховской, как знающий (...), никогда никаких депеш не передавал. Кривошеина [64] и моего дядю Павла Игнатьева видела у родителей, тоже без всяких денег, Трепова, князя Голицына не знаю, Штюрмера (тоже очень поддерживал Распутин во мнении б. Государя и б. Государыни) не знаю, виделся же он с ними часто (...). От него к Распутину ездила такая фрейлина Никитина (дама сомнительная, которую не принимали при дворце), какую роль при Штюрмере она играла, не знаю, у меня никаких записок или денег от Штюрмера не было. Был он с визитом 2 раза у меня, помню, как он жаловался последний раз, что стар и чувствует, что так не может далее продолжаться. Штюрмер, как и все, имел право лично бывать во дворце, когда только нуждался в докладах. К Штюрмеру относились вначале с доверием, но после охладели.
63
Голицын Николай Дмитриевич (1850 — 1925) — в 1885 — 1903 гг. архангельский, калужский, тверской губернатор, затем сенатор, член Государственного совета и глава Комитета помощи военнопленным. С 27 декабря 1916 г. председатель Совета министров.
Поливанов Алексей Андреевич (1855 — 1920) — генерал, член Государственного совета, военный министр в 1915 — 1916 гг. (в марте заменён генералом Шуваевым). Позже служил в Красной Армии.
64
Кривошеин Александр Васильевич (1857 — 1921) — член Государственного совета с 1906 г., помощник П. А. Столыпина по осуществлению аграрной реформы. После революции — член ряда белых правительств юга России.
Хвостова привёл ко мне некий князь Андронников, личность более чем сомнительная, который лез ко всем, весьма надоедал и врал. Помню, как он хотел поднести икону бывшему Государю и бывшей Государыне. Бывший Государь не желал оставлять у себя эту икону — вернул ему через кого-то из свиты, мне запретили принимать Андронникова, после чего он стал врагом; я получала самые грязные анонимные письма, которые по слухам посылал ко мне он.
Хвостов обедал у меня — были ещё офицеры из знакомых, которые пришли его посмотреть, помню, что говорили тогда о плане продовольствия, который не был составлен; производил впечатление очень энергичного человека на меня и моих друзей. Маклаковы не были у меня. Помню, что Хвостов говорил на том же обеде, что он желал бы быть премьером, что это его самая большая мечта.