Царствование императора Николая II
Шрифт:
Государь, однако, остановился на другом проекте, имевшем преимущество ясности и отчетливости. Можно было вообще не издавать в данный момент манифеста, а ограничиться борьбой с революционным движением; но в случае издания было существенно, чтобы он произвел впечатление определенного решения. Государь об этом писал: «Представлялось избрать один из двух путей: назначить энергичного военного человека и всеми силами постараться раздавить крамолу; затем была бы передышка, и снова пришлось бы через несколько месяцев действовать силой; но это стоило бы потоков крови и в конце концов привело бы к теперешнему положению, т. е. авторитет власти был бы показан, но результат оставался бы тот же самый… Другой путь - предоставление гражданских прав населению… Кроме того, обязательство проводить всякий законопроект через Г. думу - это, в сущности, и есть конституция».
Государь,
На последнем совещании с великим князем Николаем Николаевичем и министром двора бар. Фредериксом государь окончательно высказался за второй путь. Витте был вызван в Петергоф, и в 5 часов дня 17 октября манифест был подписан.
«Почти все, к кому я обращался с вопросом, отвечали мне так же, как Витте, и находили, что другого выхода нет», - писал государь, называя свой шаг «страшным решением», которое он «тем не менее принял совершенно сознательно».
– « После такого дня голова стала тяжелой и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, усмири Россию».
Манифест 17 октября гласил:
«Смуты и волнения в столицах и во многих местностях Империи Нашей великою и тяжкою скорбью преисполняют сердце Наше. Благо Российского Государя неразрывно с благом народным, и печаль народная - Его печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться глубокое нестроение народное и угроза целости и единства Державы Нашей.
Великий обет Царского служения повелевает Нам всеми силами разума и власти Нашей стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для Государства смуты. Повелев подлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядка, бесчинств и насилий, в охрану людей мирных, стремящихся к спокойному выполнению лежащего на каждом долга, Мы, для успешнейшего выполнения общих преднамечаемых Нами к умиротворению государственной жизни мер, признали необходимым объединить деятельность высшего правительства.
На обязанность правительства возлагаем Мы выполнение непреклонной Нашей воли:
1) Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.
2) Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив засим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку, и
3) Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от Нас властей.
Призываем всех верных сынов России вспомнить долг свой перед Родиной, помочь прекращению сей неслыханной смуты и вместе с Нами напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле».
Одновременно был опубликован всеподданнейший доклад Витте, в сильно смягченной форме воспроизводивший положение его записки от 9 октября, с пометкою государя «Принять к руководству». В нем указывалось, что необходимо «духовное единение с благоразумным большинством общества». «Следует верить в политический такт русского общества, - говорилось в заключение.
– Не может быть, чтобы русское общество желало анархии, угрожающей, помимо всех ужасов борьбы, расчленением государства».
Государь и в этот момент не слагал с себя ответственности: он сохранял за собою право последнего решения; но на первых порах он предоставил Витте самые широкие полномочия, поручив ему выбор министров и только оставив в своем непосредственном ведении министерства военное, морское и иностранных дел.
Манифест стал известен в С.-Петербурге и за границей уже к вечеру 17 октября; Витте поспешил его распространить. Для революционных партий он был большой неожиданностью. Они чувствовали, что забастовка ускользает у них из рук, что в народе нарастает сопротивление. У них не было ощущения победы. Издание манифеста о свободах и о законодательных правах Думы вызвало в их рядах полное недоумение. Что это - хитроумный маневр или капитуляция? Для последней, казалось, оснований не было. Это особенно остро ощущал петербургский Совет рабочих депутатов, и первым его движением было - не прекращать забастовки, не верить власти. «Дан Витте, но оставлен Трепов, - писали «Известия Совета» (пером Л. Троцкого).
– Пролетариат не хочет ни полицейского хулигана Трепова, ни либерального маклера Витте, ни волчьей пасти, ни лисьего хвоста. Он не желает нагайки, завернутой в пергамент конституции». 95
95
П. Н. Милюков на банкете вечером 17 октября также высказался о манифесте скептически: «Вместо горячей торжествующей речи я вылил на окружающую меня и успевшую повеселеть толпу целый ушат холодной воды. Да, говорил я, это успех большой. Но ведь не первый! Это новый этап борьбы». («Роковые годы», Русские Записки, 1939 г., январь.)
Но во всей провинции манифест произвел огромное впечатление. Вдали от столицы революционеры приняли его за полную капитуляцию власти, тогда как в широкой массе преобладало ощущение: слава Богу, теперь конец забастовкам и смуте - «Царь дал свободу», более нечего требовать. Эту свободу понимали по-разному, представляли себе весьма туманно; но народные толпы, вышедшие на улицу с царскими портретами и национальными флагами, праздновали издание манифеста, а не протестовали против него.
Появление на улицах толп, резко отличавшихся друг от друга по настроению, - тех, кто праздновал царскую милость, и тех, кто торжествовал победу над царской властью, - было главной причиной той бурной вспышки гражданской войны, которую затем называли «волной погромов», «выступлением черной сотни» и т. д. В Западном и Юго-Западном крае, где наиболее видную роль в революционном движении играли евреи, вспышка народного гнева обратилась против них; но и там, где евреев почти совсем не было, развертывалась та же картина.
18 октября даже в Петербурге состоялись демонстрации двух видов - с национальными и с красными флагами - и дело доходило до драки. В Москве, где революционная волна уже шла на убыль, забастовщики обрадовались благовидному предлогу прекратить борьбу. Демонстрация с красными флагами направилась ко дворцу ген.-губернатора П. П. Дурново, который говорил ей с балкона приветственную речь.
Но в провинции почти везде картина была одна и та же: в Киеве, в Кременчуге, в Одессе и т. д. 18 октября происходили революционные демонстрации: люди с красными флагами праздновали свою победу, поносили власть, рвали царские портреты в городских зданиях, устраивали сборы «на гроб Николаю II», 96 призывали народ к дальнейшей борьбе. На следующий день поднялись другие толпы, одушевленные тем же «оскорбленным, хотя и дико патриотическим чувством», как демонстранты в Нижнем и Балашове; и эти толпы везде оказались сильнее и многочисленнее. К толпе затем примешались уголовные элементы; были и грабежи, но в основе движения был протест против революции. Когда междоусобица приняла форму еврейского погрома, революционеры начали взывать к властям о защите.
96
Об этом рассказывал в первой Думе депутат от гор. Екатеринослава, Способный.
В Нежине, где центром революционных манифестаций явился Филологический институт, толпа в несколько тысяч крестьян из окрестных деревень собралась 21 октября у собора, направилась к зданию института, потребовала, чтобы студенты пошли за нею с царским портретом, и заставила студентов и встреченных по пути евреев встать перед собором на колени и принести присягу «не бунтовать, Царя поважать».
В Томске, на другом конце России, после революционной демонстрации с красными флагами, многочисленная толпа 20 октября осадила демонстрантов в здании городского театра; те отстреливались; театр был подожжен, и в пожаре погибло около 200 человек. В Симферополе, в Ростове-на-Дону, в Саратове и Казани (где губернатор Хомутов сначала совершенно растерялся и обещал было разоружить полицию и увести из города войска), в Полтаве и Ярославле, Туле и Кишиневе - всех городов не перечесть - прокатилась народная антиреволюционная волна, всюду бывшая ответом на выходки торжествующих левых партий, - жестокая, как всякое стихийное народное движение.