Шрифт:
Пролог
Пятница, 2 января 1976 года. Утро
Московская область, Комаровка
– Э-ге-гей! – разнесся глуховатый голос Колмогорова, плутая среди распушившихся елочек и унылых, продрогших берез. – Догоняйте!
Ученики и редкие ученицы физматшколы загомонили, весело и звонко откликаясь. Наддали, шелестя лыжами. Радостные взвизги и ломкий отроческий хохот загуляли по лесу, множа таявшие эхо.
Я не спешил догонять и перегонять.
«Ежиха» постоянно ойкала и теряла равновесие, хохоча над собственной неуклюжестью, а я методично работал палками, выдерживая дистанцию – потакал своей тяге к одиночеству.
Хотелось обдумать житие, расставить вехи на будущее. Ведь столько важных – важнейших! – вопросов толклось в голове, а мне всё некогда было сесть да рассудить. Целый год суету наводил, в прятки с Андроповым играл. Всё норовил сломать естественный ход исторического процесса. А стоило ли?
Нет, я прекрасно помню, как крайний генсек подался в изменники Родины, и не забуду разруху в «святые девяностые». Но разве распад СССР был случаен? Ведь наверняка в грозном крушении государства наблюдались и закономерности. А какие? А в чем?
Конечно, куда проще напрягать мышцы, чем извилины. Бегать от чекистов, слать подметные письма мешками, снимая исторические случайности, вроде Афгана… А хватит ли твоих усилий, «бла-ародный дон Румата»?
Хорошо улитке на склоне Фудзи – ползи, да ползи вверх, до самых высот! А остановит ли улитка неудержимый ход дорожного катка? Тормознет ли хоть на миг?
Лыжи ширкнули, вписываясь в поворот. Заиндевевшие елочки переливались на солнце, блестя и сверкая белой морозной опушью, как будто искусственные. «Ежиха» впереди пискнула, задевая ветку сосны, и снег осыпался, клубясь серебрящейся пыльцой.
«Всё-то ты знаешь, как не надо, – нудные мысли потянулись заново. – А как надо? Куда дальше двинет история, ты в курсе?»
Нет, в самом деле, на что полагаться? Ведь прогресс удалось-таки подпихнуть – запустилась цепная реакция перемен! Настоящее делается иным, хоть это и заметно лишь одному мне, а будущее заволакивается непроглядным туманом. Еще года два, от силы, и всё мое послезнание уподобится гаданьям цыганки.
Сделает товарищ Брежнев втык Гереку, раскрутится Восточный Общий рынок – и никуда Польша от нас не денется. Вразумит мой двойник Джеральда Форда – и тот пропишется в Белом доме на второй срок, послав Джимми Картера лесом. Раскинется Израиль от Суэцкого канала до самых, до окраин – и притянет арабов, как Штаты – мексиканцев…
«Нормально, Григорий? Отлично, Константин!»
Не слыша ойканья «ежихи», я поднажал. Заснеженные ели и сосны живей промахивали за спину, качая колючими лапами, словно болельщики вдоль лыжной трассы.
«А может, я просто выдохся? – думалось рывочками. – Притомился убегать, таиться, изворачиваться… Ну, и правильно. Сколько можно? Ты бы лучше не ванговал, а товарища Староса радовал!»
Улыбка тронула губы, стоило вспомнить о Зеленограде, о тамошнем головастом народце, кудесах и диковинах.
«Вот «Турбо Паскаль» – это мое, – кивнул я своим мыслям. – Управлюсь за полгода. Хм. Если хорошенько постараюсь. И сервер доведу до ума, и редакторы…»
Впереди опять заголосили. Выехав на опушку, я увидал юных математиков, разлаписто штурмовавших пригорок. Они шумно карабкались наверх, вминая лыжами «елочки» на снегу, падали и хохотали, изнемогая от простейшего счастья жить, двигаться, ловить блеск девчоночьих глаз. И краснеть ничуть не стыдно, ведь все румяные!
Академик и сам заливался с «перевала», как царь горы. В синем спортивном костюме и шапочке с помпоном, он выглядел свежо и молодо. Гикнув, я скатился под уклон и погнал по хрусткой снежной целине в обход истоптанной и заезженной возвышенности.
Стоило мне отринуть «взрослые» рефлексии, как тут же в глубине моего естества затрепетал незатейливый восторг. Солнце выбивало искры из шуршащего снега, и лыжи будто сами несли меня, послушные гибкому телу.
– Догоняйте! – натужно вытолкнул я, оставляя галдеж за спиной.
Снова один, но никого впереди, ни «ежа», ни «ежихи», и только лыжня укатывается в чащобу, виляя между стволов. Хорошо!
– Догнать! – азартно гаркает Колмогоров. – И перегнать!
«Ага… Щаз-з!»
Запорошенный снежной пылью, я бежал, наращивая темп, уворачиваясь от веток, рассекая солнечные лучи, как финишные ленточки…
– Привал!
Воткнув лыжи в пухлый снег, Колмогоров жадно дышал, вбирая льдистый воздух. Отстегнув крепления, я пристроил свои «Телеханы» у чахлой сосенки, поглядывая на академика. Андрей Николаевич перехватил мой взгляд, и подмигнул:
– А ты еще идти не хотел! Тут всю гарь московскую выдохнешь, всю кабинетную пыль в лесу оставишь…
– А чай будет? – пропищала «ежиха» в оранжевой куртке, вся, с ботинок до шапочки облепленная снегом.
– А как же! – бодро хмыкнул Колмогоров. – Котелок у кого?
– У меня! – вскинул руку худущий, нескладный парень с отсутствующим выражением на узком лице.
– Во-он там родничок бьет! Говорят, даже в холода не замерзает… Не поскользнись только, а то наледь!
– Я осторожно…
– Ага… Заготавливаем дрова!
Наломав сухих веток, математики и математички разожгли костер. Огонь шустро разгорелся, жадно облизывая закопченное дно котелка. Время вышло – и запарило, бульки пошли. Академик щедро сыпанул чаю в бьющую ключом воду.
– По-походному! – ухмыльнулся он, и плотоядно потер ладоши: – Накрываем стол, девчата!
«Накрыли» плоский валун, сметя с него снежный намет и постелив пару газет. Из тощих рюкзачков выгребали немудреное угощенье – вареные яйца в трещинках, смачно пахнувшую колбаску, мятые пирожки, тонко нарезанное сальце, крохотные кунцевские булочки, плавленые сырки… Я открыл пару консервов – «Сельдь в желе» и «Кильку в томате».
– Налетай!
Если вы бывали когда-нибудь в лыжном походе, то знаете, какой разыгрывается аппетит. Съестное поглощалось чуть ли не с урчанием, а уж крепкий, терпкий чай «с дымком», да вприкуску с карамельками… Амброзия! Нектар!