Целитель. Спасти СССР!
Шрифт:
Я не сразу заметил, как рядом оказалась Лена, как приблизилась, властно вторгаясь в мое личное пространство.
Наверное, «Чинзано» дурно влиял на хваленую память – не помню, хоть тресни, кто из нас осмелился на первый шаг, на первое движение. Девушка положила мне ладони на плечи или я своими пятернями сжал ее узенькую талию? Да и какая разница?
Вся та система укреплений, что я старательно выстраивал вокруг себя, крепя оборону против ближних, рушилась, рассыпалась, уносилась сквознячком в форточку. Комната кружилась вокруг нас, а я смотрел в Леночкины глаза и чувствовал,
Рожкова то хлопала на меня ресницами, то опускала веки. Именно в эти моменты я жадно рассматривал девичье лицо – лоб, который пока что трудновато наморщить, маленький прямой нос, полные губы, аккуратные ушки. Любая гримаска у Лены выходила изящной, а смех можно было записывать на диск и продавать: слушаешь – и тонус поднимается.
В эти приятные мгновенья я очень четко ощущал девушку. Не всегда это у меня получалось, но порой я верно улавливал психосущность человека – узнавал его характер, склонности, настрой. Наверное, это умение как-то пересекалось с моим целительством – я же не вижу «пациента» насквозь, не просвечиваю его как рентгеном. Просто ощущаю в чужом нутре какую-то неправильность. Накладываю руки – и сразу понятно делается, что там не в порядке.
Так и с душой человечьей. Хоть и редко, но мне удавалось поставить точный диагноз: жадность, черствость, себялюбие.
А вот мои нечаянные подружки оказались совершенно здоровы. Обе испытывали ко мне не только благодарность, но и симпатию. Может, даже нечто большее, чем приязнь, но тут я талантливо увиливал от желанных предположений…
Правда, в Рожковой чувствовались тревога и печаль. А потом я ощутил в девушке позыв к раскаянью.
– Тебя что-то беспокоит. – Я легонько притянул Лену к себе. – Что? Ты боишься Грицая? Не надо его бояться. Если до него еще не дошло, я проведу с ним воспитательную работу!
Девушка вздохнула, словно испытывая затруднение.
– Я не боюсь. Просто…
– Расскажи ему, – подала голос Наташа. Она сидела на стуле и развлекалась тем, что болтала ногами, стараясь удержать шлепанцы на кончиках пальцев.
– Боюсь…
– Чистосердечное признание облегчит твою вину, – бодро пошутил я.
– В общем… – промямлила Рожкова, рассеянно поглаживая мои плечи. – Понимаешь…
– Мы из будущего! – решительно заявила Томина, поджимая ноги. – Обе! Нас специально заслали в это время, чтобы встретиться с тобой.
– Со мной? – Я откровенно «туплю». Такое впечатление, что мой солидный Ай-Кью полностью обнулился.
– Наш институт долго искал такого, как ты, – попыталась объяснить Лена.
– Какого – такого? – я продолжаю «плыть», как боксер после хорошего нокдауна.
– Целителя! – раскинула руки Томина. Верхняя пуговка у нее расстегнулась, открывая ложбинку между грудей. – Чтобы ты смог отправиться в 1974 год, войти в доверие к членам ЦК КПСС – они ж там все старые и больные! – и как-то воздействовать на них, побуждать, подталкивать к правильному выбору! Сам знаешь, у пациента возникают особые отношения с врачом, когда происходит исцеление, а вместо болей и недомоганий ощущаешь здоровье. Советская эпоха – самая великая в истории России, и ей нельзя было кончаться! Ну никак!
Я вдруг поверил.
– А почему именно в том году? – спросил, лишь бы спросить, потому как с трудом улавливал смысл сказанного. Все настолько выбивалось из повседневной плоскости, что, чудилось, мир качался в опасной прецессии, выходя из равновесия, как плохо раскрученная юла.
– Чем позже, тем сложнее будет начать перестройку, – сказала Наташа назидательно. – Кстати, этот термин придумал Андропов, а вовсе не Горбачев.
Немного задержавшись с вопросом, я все-таки задал его:
– И… как я туда попаду? На машине времени?
В эти тягучие мгновенья я будто раздвоился; одна моя половинка орала: «Наконец-то! Ура! Сбыча мечт!», а другая нудила, требуя карты на стол, да все присматривалась подозрительно, прислушивалась, принюхивалась… Сердце тарахтело, а в голове полный кавардак.
– Машина времени? – попыталась наморщить лоб Томина, но складочек не вышло. – Так только журналисты говорят!
– Тут все засекречено, – вмешалась Рожкова. – Единственное, что мы тебе можем рассказать – это… В общем, человек может переместиться из одного времени в другое, но проживет там три-четыре секунды максимум, после чего перейдет в доквантовое состояние – от эманации хронокорпускул распадется любой иновременной объект.
– А вы тогда как тут объявились? – прищурился я.
– А это не мы… – посмурнела Наташа.
– В смысле – не вы? – нахмурился я, не сводя глаз с волнующего выреза на халатике.
– Ну-у… – тянет Томина. – Сначала в это время запустили несколько темпоральных спутников, целую серию. Они тут все разведали, а уже потом переместилась капсула с нами…
– Капсула вышла из субвремени неподалеку от этого дома, в скверике, где на лавочке сидели две девушки-студентки, Алла и Ксеня. Они стали нашими реципиентками… – подхватила эстафету Лена. – Кстати, ты сейчас пялишься вовсе не на Наташу, а на Аллу Вишневскую.
Я опять зависаю. Самое поразительное заключалось в том, что я ни секундочки не сомневался в правдивости девчонок. Меня обмануть нельзя, я сразу почувствую ложь. Но то, чему приходилось внимать, выглядело невообразимым – просто запредельно.
– Да-а… – нарочито уныло сказала Томина, поправляя халатик, чтобы мне лучше было видно. – У меня они побольше…
– Да ты вообще дылдой была! – фыркнула Лена.
– Была…
– Это… как? – выдавил я.
– Ментальный перенос! – охотно разъяснила Наташа. – Когда капсула раскрылась, сработал транслятор и скачал мое сознание в тело Аллы, а Ленкино – в Ксению.
– Страшно так… – передернула плечами Лена. – Прямо жутко! Я закричала, а потом замерцало что-то перед глазами – и я увидела себя, пищавшую от испуга. А потом и я, и Наташка, и капсула – всё осыпалось пыльцой…
Медленно переваривая трудно представимую информацию, выговорил:
– И в кого же… переселюсь я?
– В себя! – быстро сказала Лена. – В юного, смазливого мальчишечку – Мишу Гарина. Тем летом тебе сколько было? Шестнадцать?
– Почти, – растерянно проговорил я. – У меня день рождения тридцатого сентября…