Цена человека
Шрифт:
Оба любили путешествовать и летом они бросались в странствия. В 1948 году уехали в Закарпатье, путевки достались сравнительно легко: район был тревожный, в лесах ещё продолжались бои, поезда прочесывались вооруженными бандеровцами, поэтому охотников на туристский отдых в этих краях было немного. Там на улочках древнего Львова, среди прекрасных гор забывались и математика и английская грамматика... Львов выглядел заграничным городом, с множеством комиссионных магазинов, заваленных невиданными товарами, своеобразно одетым людом. По утрам Лева убегал на базар за овощами и фруктами (Клару подташнивало), и они устраивали витаминный пир.
– Внесем свой скромный вклад в статистику рождаемости...
– смеялся Лева.
Потом уходили бродить по городу. Им было весело и хорошо, они были молоды, полны сил, и даже тревоги того времени - налеты бандеровцев, перестрелки в пригородах воспринимались как часть туристской программы.
17 января 1949
Через несколько месяцев после многоходовой комбинации подходящий вариант обмена был найден, и они переехали на Васильевский остров в свою вторую, тоже коммунальную квартиру на углу Большого проспекта и 19-и линии. Когда-то вся она принадлежала царскому адмиралу, но после революции его уплотнили. Красивый зал был разделен тонкой перегородкой на две комнаты: одна принадлежала дочерям адмирала, вторая - Поляковым. Вторая комната Поляковых была относительно тихой, она имела капитальные стены и голоса беспардонных адмиральш сюда почти не долетали. Теперь в одной комнате можно было заниматься и отдыхать ночью, пока в другой один из них успокаивает проснувшегося малыша. Поздними вечерами, притулившись на краю стола. Лева заканчивал диссертацию, а Клара, расхаживая с грудным Женей на руках, твердила английские глаголы. За тонкой перегородкой бранились родственники царского адмирала, за обоями, в ожидании ночной работы таились злобные клопы, а из общей кухни доносились шипение керосинок и запахи вареной картошки и рыбы - для прожорливых адмиральских кошек. Екатерина Петровна переехала с ними же, конечно - подмога, но ведь ей было уже за семьдесят... Спасали организованность и твердость Клары. Она успевала все: в университете не было пропущено ни одного занятия, малыш был накормлен и ухожен, а Лева, пообедав, вовремя отправлялся в библиотеку. Она представляла, как ему трудно приходиться и старалась освободить его от хозяйственных забот. Лева чувствовал, как постепенно налаживается их быт, как появляется - правда редко - свободное время, и - на удивление - они начали делать покупки, значит стали водиться и деньги. В то время Клара уже работала преподавателем английского языка в Кораблестроительном институте.
Наконец, Лева завершил диссертационное исследование и сдал работу в ученый совет. В начале 1951 года диссертация была успешно защищена, он было уже хотел вздохнуть с облегчением, но Каминский, поздравив его, сказал:
– Ну, Лева, теперь за работу...
– За работу? А что же тогда я делал раньше?
– В твои годы не следует расслабляться. Вредно. И вообще, тезка, я тебя должен предостеречь... Время сейчас сложное. Наука и работа-единственное спасение для души. Ты где живешь?
– На Васильевском острове, - Лев Евгеньевич был удивлен, так Каминский с ним ещё никогда не говорил. И выглядел профессор постаревшим и усталым. Позже Лев Евгеньевич узнал, что Каминский в тот день вернулся с совещания начальников кафедр, на котором громились генетика, кибернетика и другие буржуазные лженауки. Правда, разоблачением занималось всего несколько человек, остальные только переглядывались и отрешенно молчали, будто отсутствовали.
– Так вот, - после небольшой паузы продолжал Каминский, - Постарайся создать в себе остров, вроде Васильевского - с дворцами и храмами. И обязательно с разводными мостами, чтобы можно было не пускать посторонних. Таким островом может стать наука. Она не подведет. Наука самодостаточна, она способна принести счастье, потому что включает в себя все, что необходимо человеческой душе. Тот, кто занимается наукой, настоящей наукой, а не словоблудием, тот может быть спокоен, жизнь его оправдана, потому что он служит для блага людей. Наука не предаст. Но наука требует отрешенности, и лучше всего отрешиться от политики, тем более, что это ничего не стоит, Каминский пристально посмотрел на него с какой-то мягкой хитрецой, стекла очков его блеснули.
– Без политики человек непредвзято смотрит на мир, сам понимаешь, как это важно для ученого. Политика нужна карьеристам, а ученым - зачем она? Политика - это миф, а наука - это реальность. Ты понял, о чем я говорю?
Лева кивнул головой, но в глазах его застыл немой вопрос.
– Ты хочешь сказать: удобная позиция - не замечать, что творится вокруг? Нет, Лева, не удобная, а вынужденная. Мы вынуждены так жить, потому что мы обязаны двигать наше дело, нужное людям дело. Развитие идет по спирали, все ещё вернется на круги своя... Но сейчас, несмотря на эту спираль, можно вылететь с работы по элементарной прямой. Понял? Мы обречены жить в мире политики, приходится, никуда не денешься. Только не будь активным, не выступай, не клейми. Власть - это ещё не страна, это ещё не родина. Друг с другом они не коррелируют. Слушай всех, а поступай по совести... Это и будет твой независимый Васильевский остров. Вот так. И не верь тому, кто говорит, что есть буржуазная и социалистическая наука. Наука универсальна, её содержание, её методы едины, как мир. Буржуазная наука, такая же чушь, как буржуазная таблица умножения. И не замыкайся в статистике, иначе все твои замыслы могут выродиться в оторванные от жизни формулы. Старайся получить как можно больше медицинских знаний, особенно по социальной медицине и организации здравоохранения. Лишние знания толковому человеку никогда ещё не мешали. Я бы даже так сказал, что лишних знаний вообще не бывает. И не останавливайся. Находи новые сферы нашему делу, новые направления. Не закисай, размышляй, всматривайся в практическую жизнь, двигайся, держи нос по ветру. Главное - размышляй, думай. Нет размышлений - нет и проблем, нет проблем - зачем тогда наука? Софья Ковалевская сказала: "Поэт должен видеть то, чего не видят другие, видеть глубже других. И это же должен математик". Умная была дама. А теперь впрягайся в учебные занятия и НИРы. Чем меньше у тебя будет свободного времени, тем лучше... Для тебя самого.
Эти беседы с Каминским, поглощенность наукой и домашними делами приучили Льва Евгеньевича ценить время. У него был собственный мир, интересные и дорогие ему замыслы, горы недочитанных книг, масса сердечных и семейных радостей. Он был по-человечески счастлив, молод и увлечен постижением нового.
Кларе, едва освоившейся после университета на кафедре, было сложнее. Заведующая, воспитанница Смольного института благородных девиц, седая строгая старушка, была шокирована, когда её симпатичная ассистентка, смущаясь призналась перед отпуском, что не сможет 1 сентября выйти на работу, так как ей, к сожалению, именно в это время придется рожать.
– Как рожать? Вы что, шутите? Откуда?
– заведующая была поражена.
Клара, нашившая себе модных широких юбок, кофт-разлетаек, выглядела ничуть не хуже юных десятиклассниц. Заведующая была доброй женщиной, но несмотря на всеобщий кафедральный восторг, декретного отпуска Клара так и не имела.
31 августа 1951 года у Поляковых родился второй сын - Андрей, а первому, Жене было всего 2 с половиной года. Свободного времени не было, они хронически не досыпали. В перерывах между занятиями Клара мчалась домой кормить сына и немедленно возвращалась обратно. Эти вояжи она совершала по несколько раз в день, под постоянном страхом увольнения. С малышами оставалась старенькая и больная прабабушка Екатерина Петровна. А ей иногда и самой требовалась помощь. Пришлось нанимать нянек. Обычно это были девушки из деревень. Пообвыкнув в Ленинграде, они смелели и, либо устраивались на завод, где давали общежитие, либо выходили замуж. Дети часто болели, и тогда Клара и Лева сменяли друг друга, как часовые. Иногда один приезжал с работы на такси, а другой, едва сдав детей, на той же машине отправлялся на работу. Но никто не унывал: они были полны замыслов и сил, любили друг друга, малыши были такие забавные, а впереди была целая жизнь.
В 1983 году, вспоминая то время. Лев Евгеньевич говорил мне:
– Обстоятельства были таковы, что я крутился, как белка в колесе. Сам за собой не успевал. Да и Каминский не давал скучать. Травля Ахматовой, Зощенко, "ленинградское дело", лысенковщина, - все это для меня проходило словно где-то в стороне. На другой планете что ли. Может быть, это связано с молодым мироощущением, знаешь, с этаким поросячьим оптимизмом. Так уж, наверно, устроен человек в 25 лет. Мир выглядит прекрасным. Да ты сам вспомни себя в этом возрасте... Вспомнил? Ну, назови мне хоть одно партийное постановление...
– Пожалуйста, Лев Евгеньевич, - о борьбе с алкоголем. Кажется в 65-м году. Каленым железом и так далее...
– Шутник... А у нас, между прочим, на руках было два малыша: два года и четыре. То один заболеет, то другой. А я по командировкам. Как вспомнишь, так вздрогнешь. И вот - дело врачей. Конечно, оно задевало. Но воспринималось как-то несерьезно. Конечно, для тех, кого посадили, это было куда как серьезно, серьезнее не бывает. Но мы-то читали тогдашние газеты... Ну, представь себе, статья называлась "врач-садист". И в ней - про известного всем терапевта, чудесного человека профессора Плетнева... Сущий бред. Я не помню всего, даже автора не помню. Там описывалось, что Плетнев такой садист, однажды даже укусил за голую грудь свою пациентку. Ну, кто мог в это поверить... Все считали, что все это вот-вот прекратиться, уж очень все это напоминало сумасшествие. Мы с Кларой Ивановной просто жили, растили своих ребят и трудились. Да что трудились, мы, как вы сейчас говорите, пахали. Причем с утра до ночи. Так что вся эта истерия в газетах была не для нас... У нас был свой, мир, нормальный.