Цена познания
Шрифт:
Но Мари не была расположена к шуткам.
— Если хочешь, можешь это записать. Я не возражаю, — сказала она. — Что дальше?
Дальше было самое главное. Предстояло составить список подозреваемых. Существовали очевидные соображения, по которым некоторые люди просто не могли быть Зрителем. Как только мы стали думать над этими соображениями, мы немедленно вспомнили несколько фактов, удивлявших нас еще в пору учебы.
Во-первых, Книга Творения не описывала появление людей в хронологическом порядке. По ней можно было понять, кто является чьим ребенком, но в ней никоим образом не упоминалось, кто из
Во-вторых, математические имена бессмертных не были последовательны. Например, Восемнадцатая была заботливой матерью Десятого. Двадцатый гордо носил звание отца Одиннадцатой. Помнится, когда мы просили Катру объяснить нам причину этой путаницы, он предпочитал отмалчиваться. Единственное, что удавалось выдавить из него, было звучащее как издевательство: «Пути Господни неисповедимы». Поль в те дни изощрялся в остроумии, выводя формулу, по которой будет вычисляться имя следующего бессмертного.
— Бедный Поль, он так и не сдал экзамен… — сказала Мари, когда я вспомнил о выкладках нашего незадачливого друга, которого отправили восвояси через неделю после моей успешной сдачи.
— Еще неизвестно, кому из нас больше повезло, — проворчал я, и мы вернулись к рассуждениям.
Теперь эта беспорядочная система нумерации представала в новом свете. Ее просто невозможно было использовать для того, чтобы вычислить Зрителя. Правда, оставалось непонятно, зачем вообще понадобилось использовать номера вместо нормальных имен. Но эта загадка была отнюдь не самой главной, и мы не собирались ломать над ней головы. Было ясно, что, несмотря на эти препятствия, многих людей можно без колебаний отбросить. Надо было лишь сесть и все четко записать. И мы сели и записали.
Зритель не имел детей. Зритель не мог быть врачом. Зритель не мог быть изобретателем. Зритель не мог быть вообще никем, кто в какой-либо форме вносил в наш мир предметы или знания большого мира. Зритель не был одним из наших соучеников. Зритель не имел вживленного микрофона и, соответственно, шрама за правым ухом. Тут мы поняли, что исчерпали все возможные варианты. Теперь оставалось лишь отобрать людей, которые подходили под эти критерии.
— Покажи ухо, — потребовала вдруг Мари.
Я продемонстрировал шрам.
— Хорошо, тебя вычеркиваем, — сказала она без тени иронии и записала на чистом листе: «Пятый». А затем провела поперек имени ровную черту.
— Заработалась? — поинтересовался я.
— Надо же с кого-то начинать, — ответила она. — А ты бездетный литератор. Если бы не шрам, ты вполне мог бы быть им.
— Раз так, вписывай себя тоже, — потребовал я.
После того как под моим именем появилось перечеркнутое слово «Восьмая», Мари склонила голову и сказала:
— Осталось двадцать восемь. А потом…
О том, что будет «потом», думать не хотелось.
— Давай, записывай, — сказал я, чтобы развеять мрачное молчание. — Адам, Ева…
— Ты уверена, что мы не ошиблись? — спросил я спустя полчаса, с удивлением пересчитывая незачеркнутые имена. — Очень странно получается…
— Уверена, — сказала Мари. — Разве что «Творения» врут.
— Любопытные выводы, — пробормотал я, гадая, почему мне не пришло в голову составить подобный список раньше.
Выводы были действительно любопытные. Или, скорее, пугающие. С одной стороны, все врачи, изобретатели, инженеры и прочие подозрительные личности имели детей. Все без исключения. У художников, поэтов, философов, лиц без определенных занятий и остальных бездельников потомства не было. Это наводило на серьезнейшие подозрения о том, что Зритель существует и что его личность пытаются скрыть. Загадочное переплетение номеров тоже подталкивало к подобному выводу. А с другой стороны, от нашего списка веяло безнадежностью.
— Ничего не понимаю, — устало сказал я. — Если они хотели скрывать Зрителя, то зачем им понадобилось вводить так много пар? Поручили бы Адаму и Еве нарожать всех людей — и дело с концом. Ну, в крайнем случае, добавили бы еще одно поколение. Так нет же, из тридцати человек им понадобилось иметь шестнадцать родителей. Шестнадцать! Какой смысл в таком развесистом генеалогическом дереве? Если Зритель существует, то оно вдвое увеличивает шансы его найти.
— Вот именно, — невесело отозвалась Мари, — если он существует.
Я хмуро рассматривал наше произведение. Все наша затея представилась мне теперь иначе. Снова передо мной встал образ огромной, равномерно работающей машины. Годами этот гигантский механизм работал без помех, управляемый уверенными хозяевами. Что бы ни делалось в этих стенах, это был четко отлаженный, продуманный и жестко контролируемый процесс. Мелкие неполадки, вроде нервного срыва Шинава, легко корректировались, и, не сбившись ни на секунду, машина неумолимо продолжала свою работу. Борьба с этим бездушным комплексом оставляла не больше шансов на успех, чем попытка остановить несущийся тепловоз, став перед ним на рельсы. И снова я ощутил себя винтиком, незначительной, легко заменяемой деталью этого механизма. Если Зрителя действительно не существует, если опыт ведут над актерами, то нас просто сомнут. Не моргнув глазом, уничтожат, как только обнаружат нашу деятельность. Но именно в этом случае мы не можем позволить себе ждать…
Мари с сосредоточенным выражением лица рисовала какую-то диаграмму. Я с нежностью посмотрел на нее. Посвящать ее в такие мысли я не стал. Я и так уже сомневался, не совершил ли ошибку, когда вовлек ее в это предприятие.
— Нет худа без добра, — сказал я ей.
Она отвлеклась от своего занятия и вопросительно взглянула на меня.
— Теперь нам надо проверить только девятерых, — пояснил я.
— Десятерых, — поправила Мари.
— Почему? — удивился я. — Шестнадцать родителей, четверо нас да Двенадцатый. Получается двадцать один.
— Двенадцатый еще не откинут, — сказала она, качая головой.
— Так давай его откинем.
— Нельзя. У нас нет достаточных доказательств.
— А тамбур? Разве этого не достаточно? Он зашел туда с доской, а вышел без нее.
Мари вздохнула.
— А что, если он — Зритель, который просто забыл там доску?
Я недоверчиво скривился.
— Забыл доску… Маловероятно. Во-первых, он ничего не забывает. А во-вторых, что угодно, но не свою главную ценность.
— Хорошо, — сказала Мари, откладывая в сторону карандаш, — давай проведем обсуждение первого кандидата. Что мы знаем о Двенадцатом?