Цена заклятия

Стоун Роберт

Еще через несколько секунд вся поверхность зеркала превратилась в единую овальную картинку, а капля крови совершенно испарилась. Теперь, хотя и очень слабо, Киринфа могла различить и голос, но он принадлежал не принцу Кланноху.

— Найджер мертв, и новый парф должен быть помазан. Такова традиция.

Низкий хриплый голос принадлежал ее отцу. Киринфа сосредоточила всю свою волю, и фигура ее брата стала медленно уменьшаться. Она попыталась охватить своим мысленным взором большее пространство и вскоре поняла, что брат стоит в отцовском зале для аудиенций, не в том парадном тронном зале,

который использовался только для официальных церемоний, но в гораздо меньшем помещении, где Маллиох ежедневно вершил дела Империи. Правитель сидел в огромном дубовом кресле, обложенный искусно вышитыми подушками. Его крепкое старое тело было облачено в бархатные одеяния, а на голове виднелась простая золотая корона в виде обруча. Император задумчиво поглаживал короткую седую бородку, глядя на сына.

Кланнох стоял у дальнего конца длинного деревянного стола, заваленного картами, документами и отчетами. Толпа советников и слуг суетилась тут же, подсовывая разные бумаги, но многие из них наблюдали за разговором с нескрываемым интересом. Киринфа поняла, что аудиенция была публичной; она вполне могла спуститься вниз и войти в зал, сэкономив таким образом и усилия, затраченные на сотворение заклинания, и капельку крови из своего нежного пальца. Но она внимательно всматривалась в изображение, не желая отказаться от заклинания теперь, когда она уже сотворила его.

— Тебе не следовало бы покидать Тирсус, — предупредил Кланнох, Найджер погиб из-за вероломства Чалдиса…

— Он погиб на поединке чести, вызов был сделан по всем правилам и так же принят. Просто позор, что Найджер не смог победить и что не Крассуса похоронили в тот день…

— Земля слишком благородна, чтобы принять такую ужасную ношу! — рявкнул Кланнох в ответ. — Крассус, эта чалдианская болонка, должен быть казнен, а тело повешено на дереве, чтобы его сожрали стервятники.

Глаза старого монарха сузились.

— Я не ожидаю от тебя, чтобы ты разделял взгляды Крассуса, — загрохотал Маллиох. — Но роль правителя заключается в том, чтобы укреплять закон. Без закона мы потеряем все.

— Ты и есть закон, — горячо возразил Кланнох.

— Да, — согласился Маллиох, хитро улыбаясь. — Я и есть закон. И пока я и он представляем единое целое, мне будут повиноваться. Если бы Крассус обманом убил Наджера, его бы казнили во имя правосудия. Но дуэль, которая проходила честно, по всем правилам и при множестве свидетелей, не заслуживает наказания, иначе это станет насмешкой над нашими освященными веками традициями. И одной из таких традиций, мой дорогой сын, является помазание Императором новых парфов. Я без промедления отправлюсь в Агинат, чтобы совершить обряд помазания Гараджера и он мог стать полноправным хозяином своих земель, все произойдет так, как происходило веками.

— А я по-прежнему утверждаю, что тебе опасно сейчас покидать Тирсус. Чалдису ничто бы не доставило большего удовольствия, чем возможность лишить тебя жизни.

Киринфа резко втянула в себя воздух. Всего несколько минут назад она была уверена, что Кланнох ждет не дождется смерти отца. Откуда эта внезапная озабоченность? Может быть, он пожалел о своих словах, сказанных в пылу ссоры? Или, вероятней, рассуждала Киринфа, он маневрирует, двигаясь

к какой-то таинственной цели.

Но Маллиох сделал небрежный жест, отметая замечание сына.

— Если я не могу покинуть столицу, значит, я уже не монарх и можно считать, что Чалдис без боя завоевал нашу страну. — Затем старик хитро улыбнулся и откинулся на спинку кресла. — Но чего бы от меня хотел ты, мой сын?

— Я бы хотел, чтобы ты оставался здесь, в безопасности.

— И Гараджер не стал парфом?

— Я могу поехать вместо тебя и совершить ритуал от твоего имени. А во время своего пребывания там я бы поговорил с народом Агината.

— Поговорил бы с ними о чем?..

Кланнох оперся кулаками о прочный деревянный стол и наклонился вперед.

— Я бы поговорил с ними о Чалдисе и о вероломстве, которое привело к смерти парфа Найджера. Я бы поговорил с ними о войне.

Изображение в зеркале бешено закружилось, когда Киринфа услышала слова брата. Ей потребовалось собрать в кулак всю свою волю, чтобы стабилизировать видение.

Маллиох выпрямился в кресле, и теперь она могла видеть очертания его все еще крепкого тела, которое обычно скрывалось в традиционно просторных бархатных одеяниях. Он резко ответил сыну:

— Для войны нет никакой причины.

Кланнох широко раскинул руки, словно нужно было только взглянуть хорошенько, чтобы увидеть множество причин.

— Они стягивают войска на границе вдоль Циррана…

— Но и мы мобилизуем свои войска, — резко отозвался Маллиох. — Я больше знаю о действиях Чалдиса, чем ты, мой сын, — войны не будет. Пока не будет. — Монарх снова откинулся на спинку кресла и вновь хитро улыбнулся. А ты, Сардос? Что скажешь ты об этих злых временах?

Киринфа с удивлением сообразила, что она до сих пор не распространила свой магический взгляд на все помещение. Изображение Кланноха и Маллиоха немного уменьшилось, и в зеркале стала видна вся комната. Там, в углу у камина, возвышаясь над всеми остальными мужчинами, стоял Сардос. Он слегка склонил голову в знак того, что высоко ценит милость монарха, позволившего ему высказать свое мнение.

— Ты мудр, как всегда, мой господин. Пока в войне нет никакой нужды, хотя это хорошо, что наши войска к ней готовы. Отправляйся в Агинат, дабы помазать Гараджера, но будь осторожен. Кланнох говорит правильно. В Индоре затевается смута, а жизнь нашего Императора бесценна, и нельзя просто так рисковать ею.

Хотя его слова звучали столь же почтительно, как слова любого из придворных Маллиоха, в низком голосе Сардоса чувствовалась странная бесстрастность, словно его ничуть не интересовала ни собственная речь, ни произведенное ею впечатление.

В ответ Маллиох лишь кивнул и улыбнулся своей непроницаемой улыбкой.

А Сардос, закончив говорить, начал медленно поворачивать голову, пока его глаза не встретились с глазами Киринфы. Конечно, это совершенно невозможно, но иллюзия была такой полной, что ее кожа покрылась мурашками. Она не могла выдержать мертвых глубин взора Сардоса.

Затем, помимо ее воли, изображение аудиенц-зала внезапно исчезло. Киринфа сидела на кровати, а в зеркале отражалось только ее собственное лицо, ставшее пепельно-серым от недавнего напряжения.