Цена жестокости
Шрифт:
Думается мне, что, если бы у большевиков к моменту взятия ими власти была четкая, продуманная и взвешенная экономическая программа, картина развития последующих событий могла стать совершенно иной.
Наша историческая наука трезво, непредвзято, объективно разберется в том времени, не боясь того, что может выясниться: партия, да и сам В. И. Ленин, возможно, не всегда оказывались абсолютно правы. Что ж, делали революцию живые люди, а не святые, и путь, который они прокладывали, был неизведан. К тому же они были людьми своего времени, которое выработало в них определенные качества, необходимые для борьбы с самодержавием. Здесь и максимализм, и нетерпимость, и некоторый догматизм, и жестокость, и фанатизм... Мы не имеем права судить их с высоты своего времени, это было бы безнравственно, но нам насущно необходимо разобраться в тех, на мой взгляд, неизбежных и порой трагических ошибках, не допустить которые было, вероятно, просто невозможно, учитывая неимоверную сложность обстановки и саму внутреннюю сущность большевистской партии. Я повторяю: трагических, потому что огромны оказались людские потери... А несоизмеримость потерь с достигнутым ужасающа!
Поэтому и неутолима боль в сердце каждого, кто неравнодушен к судьбе Отечества.
И тут встают опять очень сложные и трудные вопросы. Мы сейчас реабилитировали почти всех большевистских деятелей, репрессированных Сталиным, за исключением тех, кто сам был палачом в конце тридцатых годов, я говорю о наркомах внутренних дел Ягоде и Ежове. Но, реабилитируя их, мы не можем умолчать о том, что некоторые из реабилитированных являлись в годы гражданской войны организаторами жесточайших и тоже беззаконных с точки зрения общечеловеческой морали действий...
Был ли закономерным и неизбежным приход Сталина к власти? Закономерен нет. Но при том раскладе сил в самой партии, при том составе ее руководства, боюсь, сталинизм был неизбежен. Ведь партия в целом нэп не приняла. Даже Бухарин защищал его без особой внутренней убежденности, потому как, будучи марксистом, признавал необходимость коллективизации. Разногласия сводились лишь к срокам. Драматическими для нэпа оказались слова В. И. Ленина, что это "стратегическое отступление", что "мы находимся в положении людей, которые все еще вынуждены отступать, чтобы в дальнейшем перейти в наступление". Противники новой политики уцепились за первую часть фразы. "Отступление", "назад" звучало в то время куда как предосудительно, ведь главное тогда было шагать только "вперед и вперед", к коммунизму. Знакомясь со стенограммой XIV съезда партии (это был еще 25-й год), видишь, что Советская власть без особого энтузиазма сменила боевой наган на письменный стол с чернильницей и ручку с пером. Сталин же вернул ее к привычному нагану, то есть к командным методам руководства.
Сегодня историки сходятся на том, что, к несчастью, бывшие соратники Ленина "проморгали" Сталина... Ну а потом любое высказывание несогласия стало практически невозможным.
И поистине чудо, что, несмотря ни на что, литература в стране жила! Объяснить это можно только мощными корнями, связывающими ее с литературой прошлого, тем огромным духовным зарядом и нравственной силой, которые она источала. Литература не только жила, но и творила, создавая такие немеркнущие во времени произведения, как "Тихий Дон" Михаила Шолохова, "Россия, кровью умытая" (книга о гражданской войне) Артема Веселого, "Голый год" Бориса Пильняка, "Белая гвардия" Михаила Булгакова, "В тупике" Викентия Вересаева... Литература в нашей стране всегда использовала каждый просвет, любую возможность, даваемую обстановкой, чтобы сказать правду о времени. Так появились в шестидесятых годах "Один день Ивана Денисовича" Александра Солже-ницына, повести и романы Юрия Трифонова, "Из жизни Федора Кузькина", "Мужики и бабы" Бориса Можаева, "Дом" Федора Абрамова, повести Виктора Астафьева, роман "Жизнь и судьба" Василия Гроссмана, написанный в те годы, но опубликованный лишь сейчас. Так появилась и советская военная проза, столь блистательно явившая себя "В окопах Сталинграда" Виктора Некрасова...
Я назвал, разумеется, не все и не всех, но и этого достаточно, чтобы сказать: советская литература в этих условиях сумела все-таки исполнить свой нравственный долг перед народом, совершив подвиг, понеся, к несчастью, те же безвозвратные потери. Судьбы Артема Веселого, Бориса Пильняка, Исаака Бабеля, Осипа Мандельштама и многих, многих других погибших говорят об этом.
Так что, несмотря ни на что, она существовала и самим своим существованием помогла обществу выстоять и сохранить духовное здоровье. Теперь же, в условиях демократии и гласности, литература должна явиться одним из залогов необратимости как самой перестройки, так и того, что этот новый и опять, увы, неведомый путь наше общество сумеет пройти с честью.
Конечно, мы очень многое порастеряли и утратили. Многое надо возрождать заново: и понимание того, что общечеловеческая мораль, выработанная за тысячелетия, является непреходящей и абсолютной ценностью, и что также абсолютна цена человеческой жизни, и что свобода личности - не "буржуазные бредни", а необходимейшее условие нормальной жизни.
И это возрождение происходит, и оно кажется мне важнее на сегодня, чем экономические преобразования, идущие, к сожалению, гораздо медленнее, чем нам бы хотелось. Но, думаю, тут мы сумеем потерпеть еще, а вот прожить без свободы, без духовной раскрепощенности, без гласности мы уже не сможем. И это, на мой взгляд, главное, чего достигло наше общество за этот очень короткий срок.