Центральная Азия: взгляд из Вашингтона, Москвы и Пекина

Настоящий том, как и предыдущие книги этой серии, публикуемые первоначально на английском языке издательством М.Е. Sharpe под общей редакцией д-ра Бориса Румера, был написан в рамках долгосрочного проекта изучения постсоветского развития стран Центральной Азии и Южного Кавказа, финансируемого Фондом мира им. Сасакавы, ведущей японской неправительственной организацией, спонсирующей изучение международных отношений. Авторы выражают свою признательность Фонду, в особенности д-ру Акире Ирияме, д-ру Акинори Секи и д-ру Лay Сим Йи, которые приняли существенное участие в организации проекта и участвовали в соответствующих конференциях и семинарах. Мы искренне благодарны опытным работникам издательства М.Е. Sharpe, а в особенности его вице-президенту и главному редактору Патриции Колб, которая курировала этот издательский проект по поручению Фонда мира им. Сасакавы.

Раджан Менон – профессор международных отношений в университете Лихай (Вифлеем, шт. Пенсильвания) и научный сотрудник фонда «Новая Америка» (New America Foundation).

Евгений Румер – старший научный сотрудник Института национальных стратегических

Дмитрий Тренин – заместитель директора Московского Центра Карнеги и старший научный сотрудник Фонда Карнеги за международный мир.

Хуашен Чжао – старший научный сотрудник и директор Центра русских и центральноазиатских исследований и Исследовательского центра Шанхайской организации сотрудничества при университете Фудан (Шанхай).

Раджан Менон

Распад Советского Союза в декабре 1991 г. навсегда и самым радикальным образом преобразил политический ландшафт Центральной Азии. В этом регионе с населением 50 млн, граничащем с Российской Федерацией и Афганистаном, Ираном и Китаем, расположены пять суверенных государств: Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркмения и Узбекистан. Все эти страны, кроме Таджикистана, по языку и культуре являются тюркскими, тогда как последний в этих отношениях близок к Ирану. После довольно длительного пребывания в составе Российской империи эти страны были неожиданно – и явно вопреки желаниям и ожиданиям коммунистических функционеров, управлявших номинально автономными республиками бывшего СССР, – извергнуты на арену мировой политики.

Новые лидеры мгновенно столкнулись с вопросами космического масштаба, к решению которых они не готовились. Среди них были следующие. Какой должна быть форма правления в новых странах и какие институциональные механизмы смогут обеспечить выбор и реализацию политики, а также выживание режима? В каких отношениях должны находиться между собой граждане и государство, в частности в вопросе о народном представительстве и подотчетности властей? Каким образом преобразовать советскую экономику, чтобы получить систему рынков и частной собственности (иными словами, капитализм), но при этом не допустить хаоса и экономических трудностей, способных породить массовое недовольство? Какой должна быть политика в области языка, культуры, историографии и гражданства, чтобы на ее основе смогла сформироваться новая постсоветская национальная общность, в которой нашлось бы достойное место для этнических меньшинств, в особенности для русских и других славянских народностей, образующих значительную долю населения в Киргизии и Казахстане? Какой должна быть роль ислама в этой исторически исламской части мира? Точнее говоря, как сделать неизбежно усиливающуюся религиозность частью национальной культуры, но не допустить при этом развития религиозно-политического радикализма? Какие принципы должны лежать в основе внешней политики? В частности, как сочетать сохранение связей с Россией, рассматривающей Центральную Азию как свою сферу влияния, с уменьшением зависимости от нее и развитием связей с другими государствами и международными организациями?

При всем многообразии конкретных условий те же самые мучительные вопросы относительно государственного строительства, национальной идентичности, управления государством и экономикой стояли не только перед центральноазиатскими, но и перед всеми новыми государствами. Разница только в том, что на Западе, например, процесс этот был постепенным и растянулся на века, хотя и при этом не обошелся без разрушений и насилия (возьмите, скажем, огораживание в Англии, Французскую революцию и Гражданскую войну в Америке). Страны Центральной Азии оказались в совершенно иной ситуации. История обделила их шансами на постепенность: все основные исторические задачи предстояло решать быстро и одновременно. В этом отношении они были похожи на страны Азии и Африки, возникшие после Второй мировой войны в результате распада европейских колониальных империй. Но в Индии, например, колониальная администрация создала основу для строительства нового государства. Там не было необходимости в том, чтобы создавать новый экономический порядок с нуля.

В Центральной Азии единовременное решение разнообразных задач по созданию государства и национальному строительству сталкивалось с той особой трудностью, что успех на одном направлении порой затруднял продвижение в других областях. Например, переход от социалистической командной экономики к рыночной может сопровождаться разрывом старых хозяйственных связей, что повышает риск дестабилизации. А сопутствующее перераспределение богатства и власти (характерное для быстрых экономических изменений) может стать препятствием для сплочения общества, опирающегося на гармоничное сотрудничество разных этнических групп. Аналогичным образом, созидание новой национальной общности, основанной на истории и культурных ценностях основной нации, может вызвать у национальных меньшинств чувство страха и изолированности, и усугублению ситуации может способствовать что угодно – от историографии до переименования улиц и городов, потому что изменению подвергается даже прошлое, питающее самосознание народа. Есть еще одно обстоятельство, делающее эти грандиозные задачи еще более пугающими. Не существует учебников или теорий того, как осуществлять политическое и хозяйственное строительство на обломках социалистического порядка. Марксистские интеллектуалы написали массу книг с предсказанием того, как на развалинах капитализма будет созидаться социализм, но никто не позаботился написать толковую книжку об обратной ситуации, с которой столкнулись лидеры постсоветских государств.

Можно уверенно утверждать, что президенты центральноазиатских стран, бывшие прежде функционерами коммунистической партии, никогда не тратили времени на размышление о подобных проблемах, а потому оказались к ним совершенно не подготовленными. Их образование, жизненный опыт и политические навыки были ориентированы на жизнь в Советской империи, а не на управление суверенными государствами. Но история, не заботящаяся о графиках и нашей неподготовленности к переменам, поставила лидеров центральноазиатских стран перед фактом независимости, к которой те, возможно, и не стремились и заведомо не были готовы. Можно допустить, что население в целом было настроено иначе – хотя даже это спорно, поскольку мы не располагаем соответствующими свидетельствами, – и многие рядовые граждане новых государств были рады независимости. Но и они вряд ли намного лучше своих лидеров понимали, что с ней делать, а многие столкнулись с тем, что их жизнь стала беднее и менее защищенной, чем в советское время, что и стало причиной ностальгических переживаний. В общем, в начале 1992 г. жители Центральной Азии оказались в ситуации политического и экономического безвластия, и никто в руководстве этих стран не знал, что следует делать.

Одной из важных причин этой неподготовленности была сама история. С того момента, как в конце XIX в. царская Россия завершила покорение Центральной Азии, и до развала СССР этот регион являлся частью двух империй – Романовых и большевиков. Хотя империи использовали разные средства для контроля над Центральной Азией, да и цели этого контроля у них были разные (скажем, советский режим использовал методы социальной инженерии в куда большей степени, чем могли себе позволить или просто захотеть Романовы), но у них был один общий знаменатель. Как и во всех других имперских структурах, вертикальные связи между метрополией (Санкт-Петербургом при царях и Москвой при комиссарах) и центральноазиатской периферией вытесняли и даже препятствовали возникновению горизонтальных связей между периферийными структурами, не говоря уж о связях между ними и российской провинцией. Как показал Александр Мотыль, эта асимметричность представляет собой определяющую структурную черту империй, позволяющую осуществлять повседневное руководство и контроль без обращения к силе, а просто за счет включения периферийных элит в состав имперских властных структур. (К тому же использование силы не только обходится дорого, потому что влечет за собой перемещение войск и длительное содержание их в полевых условиях, но и чревато риском обратной реакции1.) Связывающие периферию и метрополию вертикальные связи охватывают целый спектр взаимодействий: политические и экономические отношения, транспорт (железнодорожный, водный и воздушный), информационные каналы, обмен в области культуры и образования. Империя управляла политической жизнью периферии на собственных условиях, а при необходимости обращалась к силовому давлению, не особо заботясь о благосостоянии подвластного населения. Можно смело утверждать, что подобная система не являлась идеальной тренировочной площадкой для периферийных элит, которым после стремительного и неожиданного краха империи пришлось взять на себя управление независимыми государствами.

Эта соединявшая север и юг имперская структура просуществовала более столетия, рухнула, и очень маловероятно, что ее когда-либо удастся восстановить. Если оставить в стороне риторику, даже самые националистические из российских политиков не питают серьезных надежд на присоединение отпавших территорий, а среди простых россиян вряд ли кто-либо жаждет опять взвалить на себя соответствующую ответственность и расходы. Но хотя Россия никогда больше не будет «владеть» Центральной Азией, она, безусловно, сохранит серьезное влияние в этом регионе, и на то есть целый ряд причин. У нее очень протяженная граница с Казахстаном и не очень большая с Киргизией; в Центральной Азии, преимущественно в Казахстане, проживают около 6,5 млн этнических русских (а также других славян и немцев), а в ряде северных областей последнего они составляют подавляющее большинство населения. Центральноазиатские элиты остаются русскими по языку и культурной ориентации (хотя ситуация начнет постепенно меняться после 2009 г., когда в самостоятельную жизнь войдет первое послесоветское поколение), и до сих пор в России работают и учатся тысячи граждан центральноазиатских государств. Россия чрезвычайно заинтересована в стабильности этого региона, а лидеры центральноазиатских стран, со своей стороны, отдают себе отчет, что – по чисто географическим причинам – именно к России они обратятся за помощью (и в ней будут, скорее всего, искать убежища), если их власти будут угрожать народные волнения. Наконец, не будем забывать, что – при всех разговорах о многообразных проблемах России и ее упадке – государства Центральной Азии буквально во всех отношениях еще слабее и еще менее стабильны. И последнее: сила понятие относительное, и, несмотря на то что Россия все больше отстает от Запада и Китая (а в недалеком будущем, вероятно, и от Индии), она остается внушительной силой в Центральной Азии, хотя это единственное место в мире, где она все еще может рассматриваться как великая держава2.

Время безраздельного доминирования России ушло навсегда, и этот момент отмечает каждый из авторов этой книги. Соединенные Штаты и Европа утвердили свое политическое присутствие в Центральной Азии, и так же поступили Китай, Индия, Иран, Израиль, Пакистан и Турция. Эти страны не только утвердили свое политическое присутствие, но и стали торговыми партнерами и источниками инвестиций, и последнее особенно заметно в нефтегазовом секторе Казахстана. Китай, в частности, приобрел сильные позиции здесь в том числе и потому, что считает этот регион критически важным для стабильности его Синьцзян-Уйгурского автономного района, где традиционно обитают недовольные китайским господством уйгуры (исповедующий ислам народ тюркской группы), родственные народам, населяющим Центральную Азию. Кроме того, возникли новые связи в области туризма и образовательного обмена, программы военной подготовки и новые транспортные каналы. Нефтепровод Баку-Джейхан и строящийся нефтепровод, по которому нефть из Казахстана будет перекачиваться в Китай, являются примерами усиления потоков товаров и людей по оси Восток-Запад и ослабления доминирования характерной для имперского периода оси Север-Юг. И это всего лишь начало неодолимого процесса.