Центральная станция
Шрифт:
И все-таки Ибрагим шагнул ближе. Пригляделся.
На него смотрел ребенок. Обычный ребенок, каких видишь каждый день повсюду: в Яффе и на Центральной полным-полно детей. Только этот лежал в коробке из-под обуви.
Ибрагим опустился на колени. Коробка с дешевым брендом. Ясные зеленые глаза младенца лучатся, он темнокожий, волос на голове нет. Ибрагим уставился на ребенка. Вокруг – никого. Младенец рыгает.
Ибрагим протянул руку к мальчику – это был мальчик – опасливо, все еще недоверчиво. На Центральной надо всегда быть начеку. Мальчик поднял ручку в ответ. Умен не по годам. Они будто стремились к рукопожатию. Пальцы соприкоснулись.
В прикосновении мальчика звучал токток блонг нараван, язык Иных.
Иной Ибрагима очнулся. Сказал: Какого…
Сознание Ибрагима не выдержало атаки. Инфобуря бушевала, отклоняясь к Иному, а тот схлопнулся, пытаясь совладать…
Одно ясное слово выпорхнуло из цифроворота, и Ибрагим раболепно скорчился…
Мессия…
Убери руку!
Легкое прикосновение ребенка лишило его свободы. Он сражался…
Младенец рыгнул и улыбнулся. Контакт пропал.
Ибрагим: Ты что-нибудь понял?
От Иного – ни образа.
Ибрагим:?
Иной, наконец-то:!
Ибрагим уставился на ребенка, и Иной – через глаза Ибрагима – сделал то же самое.
Одна мысль в обоих сознаниях:
Опять? Только не это!
Ибрагим мог бы сообщить об опасности. Транслировать посредством нода сигнал бедствия, чтобы тот поскакал по бесчисленным сетям, опутавшим этот город, эту планету, населенный людьми космос окрест, планеты, луны, кольца – и корабли Исхода тоже. Материализовались бы миротворческие машины, паукообразные, мехаубойный отдел двойного кодирования, ведь в буферной зоне иначе никак: Центральная отделяет арабскую Яффу от еврейского Тель-Авива. Глубоко зашифрованный цифровой спор о юрисдикции, анализ ДНК мальчика… Но уже по цвету глаз (торговая марка «Боуз», хакнутая, копирайту лет сорок, он по-прежнему защищен суровым законом) Ибрагим все понял. Мальчик был чан-рожденным; такое делали только на Центральной.
Программа выведения мессии? – вопросил приходивший в себя Иной.
– Понятия не имею.
Ибрагим сказал это вслух, но негромко. Младенец булькнул.
Это разумно?
– У тебя есть другие предложения?
Мне это не нравится.
Коммуникация ускорялась, речь замещалась закодированными образами, облаками смыслов. Обрубив цифропоток на середине, Ибрагим поднял ребенка.
– Мальчик, – сказал он, ни к кому не обращаясь, вспоминая иерусалимское убийство, будто это было вчера, – заслуживает другой судьбы.
Случилось это много лет назад. Мальчика назвали Исмаил. Его растили заботливо, как могли.
Ибрагим жил на гигантской свалке, обозначавшей границу Яффы и бывшего еврейского города Бат-Ям. Там обитали полуразумные машинки и роботники, все бездомные и никому не нужные.
Свалка.
Дворец Ненужного Старья.
Казалось, что
Так что Исмаил рос, учась арабскому у жителей Аджами и боевому идишу у роботников. Он говорил на астероид-пиджине, он же токток блонг спес. Он говорил на иврите соседнего города. Повзрослев, он иногда помогал Ибрагиму во время обходов территории.
Через Аджами к часовой башне, по Саламе к Центральной… Ибрагим подбирал раненые вещи, его роботники ржавели и гнили заживо на улицах Центральной, а он подбирал их, чинил, и они отвечали ему верностью – тем единственным, что могли дать. Еще куклы из синтеплоти, перелатанные, с отторгавшимися органами, размером с ребенка, лица едва намечены, одни сбежали из плотонариев, другие были солдатиками на городских войнах, все массово импортировались с заводов на другом конце света и вышвыривались на свалку за ненадобностью.
Трансживотные – их франкенштейнили в домашних лабах любознательные детки с геноконструкторами и инкубаторами. Ручной дракон Ибрагима, грустное создание, переделка водящейся на Канарах лагарто хиганте де ла Гомера, полумеха с аппаратом для огненного дыхания; несчастную тварь, кашляющую огнем, мальчик прозвал Хамуди, несмотря на все свидетельства обратного – ничего милого в ней не было.
Все это племя обитало на обширной свалке, которая образовывалась слой за слоем веками, – рай для археолога, который мог найти тут что угодно, останки любой эпохи.
У мальчика были… вселяющие тревогу привычки.
Он мог предсказывать погоду в данной местности. И не столько предсказывать, беспокойно размышлял порой Ибрагим, сколько делать так, чтобы прогноз сбылся.
Когда Исмаил спал, его сны иногда овеществлялись над его головой: ковбои и индейцы гоняли друг друга в мутно-сером пузыре сновидения, который формировался из атмосферной влаги и испарялся, едва БДГ-сон уступал место более глубоким состояниям НБДГ.
У мальчика имелось сродство с машинами. Нод ему, как и всем детям, вживили при рождении. Он не был Соединен с Иными или подключен к ним, и все-таки временами Ибрагиму и его Иному отчетливо казалось, что мальчик слышит их разговоры.
Конечно, ты знаешь, что это такое, – сказал Иной.
Ибрагим кивнул.
Они стояли во дворе. Солнце палило вовсю, и за каменными домами Аджами море лежало гладкое, как зеркало; над ним ныряли и вздымались на ветру солнечные серферы.
Есть и другие. Дети, рожденные в чан-лабах Центральной станции.
– Я знаю.
Нам нужно поговорить с Оракулом…
Ибрагим знал ее давно. Знал даже ее настоящее имя. Никто не рождается оракулом… А еще они были родней – по крови и по Иным. Ибрагим сказал:
– Нет.
Ибрагим.
– Нет.
Мы совершаем ошибку.
– Дети сами выберут свой путь. Со временем.
– Баба! – Мальчик подбежал к Ибрагиму. – Можно, я сегодня поеду с тобой на телеге?
– Не сегодня, – сказал Ибрагим. – Может быть, завтра.
Мальчик сморщился от разочарования.
– Ты всегда говоришь, что завтра, – обвинил он.
Здесь безопасно, – сказал Иной безмолвно. – Здесь он под защитой.