Центурион Траяна
Шрифт:
Перешагнув стену, черепаха тут же раскрылась.
– Рази, – раздался приказ.
– Цезарь! – вопили легионеры, и эхо гремело в горах, повторяя: – Арь… арь… арь…
Откуда-то сверху летели подожженные комья соломы. Пахло горелой плотью.
Но это была далеко еще не победа. От каменной стены холм поднимался круто наверх, ко второму частоколу вела не дорога, а каменная лестница. Пока рубились на подступах, пока визг, крики, проклятия смешивались с грохотом камней из баллист, что падали где-то в толпе защитников, со скрежетом
Впрочем, остаться на отдых в захваченной части крепости было невозможно. Дакам некогда и негде было хоронить своих мертвецов – убитые уже несколько дней лежали вповалку повсюду. Изуродованные камнями тела – у кого сорваны головы, у кого туловище разломано, будто злобный гигант решил порвать человека, у других расплющены груди. Внезапно налетел ветер, хлынул дождь, в битву вступил сам Гебелейзис-Замолксис, швырял молнии, грохотал в небесах, ярился от злобы. Римляне наспех доломали наружный частокол и ушли на ночь в свой лагерь, оставив лишь караульных на каменной лестнице, чтобы не позволить дакам беспрепятственно спуститься и напасть на осаждавших.
Утром, когда по приказу Лаберия Максима римляне пошли на второй штурм Костешти, крепость встретила их тишиной. Внутри второго частокола никого не было: под покровом темноты даки спустились по крутому склону и ушли в соседнюю крепость Блидару. За внутренним частоколом находились две жилые каменные башни, крытые массивной черепицей, и одна наблюдательная, деревянная. Была еще деревянная казарма для защитников крепости. Но внутри – ни души. Только мертвецы – видимо, те, кто умер ночью от ран. Вытащив наружу все сколько-нибудь ценное, ауксилларии запалили деревянную казарму.
Приск долго бродил по развалинам крепости. На восковых табличках зарисовывал расположение башен, записывал ширину стен и на глаз – высоту. Дубовые ворота жилой башни были сорваны, и Приск вошел внутрь. Здесь ничего не осталось, только голые стены. Даже черепицу с крыши успели снять, и теперь массивные стропила расчерчивали прямоугольниками ярко-синее небо. Эпикрат, говоря об этом доме, всегда называл его «дворец». Если верить рассказам грека, в этой башне когда-то жил Буребиста.
Приск смотрел на разрушенную крепость, а перед глазами вставала сожженная канаба. Он и сам не заметил, что рисует на дощечках нечто совсем не относящееся к дакийским укреплениям, – здание с колоннами на высоком подиуме. Такой, наверное, могла бы быть базилика на форуме. Например, в Эске, если бы император соизволил сделать канабу настоящим городом…
Опомнившись, Приск посмотрел на рисунок, вздохнул, разровнял воск обратной стороной стиля и отправился зарисовывать кладку наружной стены там, где она была обрушена, а теперь виднелись поперечные балки с набалдашниками. Нарисовав схему, Приск стал замерять кладку у основания и наверху.
– Зачем ты это делаешь? –
– Полагаю, это не последняя крепость, которую нам пришлось штурмовать, – отозвался Приск.
– А ты видел святилище, – спросил Фламма. – За частоколом на северной террасе? Понатыканы деревянные колонны и столбики из песчаника. Тиресий говорит, что там приносили в жертву людей, а я думаю, что это у них что-то вроде календаря… И высота столбов соответствует высоте солнца в определенный месяц…
– Кстати, а почему ты здесь? – перебил Фламму Приск. – Ты же должен быть подле Эпикрата.
– Адриан попросил нарисовать вид с ближайших холмов. А со стариком я оставил Малыша. Надоела болтовня. Дед все время талдычит одно и то же…
– Значит, сделай так, чтобы он говорил что-нибудь новенькое. Расспрашивай о юности, о детстве. Если мы потеряем в Блидару столько же дней, сколько мы потеряли в Костешти, Адриану это не слишком понравится.
Они стали спускаться вниз к лагерю. Догнали фабров, которые волочили вниз по настилу машину. В нее вместо волов впрягся здоровенный парень. Он один тащил баллисту за веревки впереди, а трое сзади только придерживали повозку на склоне, не давая разогнаться на спуске, да смотрели, чтобы деревянные колеса не сорвались с осей.
Приск первый обогнал гиганта и только тут сообразил, что баллисту тащит вниз по склону Малыш.
– Что ты тут делаешь? – спросил Приск.
– Меня позвали, – ответил великан, пыхтя.
– Кто?
– Пришел бенефициарий от префекта фабрума и сказал, что надо тащить баллисту вниз. Я всегда им пособляю. Без меня…
Приск не дослушал и помчался вниз по крутому холму в лагерь. Возле единственного уцелевшего дакийского домика не видно было ни души. Приск ворвался внутрь.
– Эпикрат! – Он еще надеялся, что это только совпадение: Фламма ушел рисовать развалины, Малыша позвали…
Старик лежал на кровати и, казалось, спал. Тело вытянуто, голова запрокинута, рот открыт. Приск подбежал, тряхнул старика за плечо. Тот был еще теплым. Но именно – еще. Тело уже начало остывать.
На дощечке, втиснутой меж бревен, стоял серебряный кубок. На рельефе Геракл раздирал пасть Немейскому льву. В соседней комнате послышались шаги, Приск выхватил меч. На пороге возник Фламма.
– Мне тут сказали… как только Малыш ушел, в дом явились двое, одетые как ауксилларии. Крепкий такой парень и с ним парнишка лет семнадцати. Были внутри недолго. Скоро вышли.
– Пока Казина возвращал кубок, здоровяк сломал старику шею, – сказал Приск, глядя на мертвого Эпикрата. Досада на себя поднималась в груди темной пеной. Ведь он предвидел, он знал, какая опасность грозит архитектору. Так почему не сумел уберечь? – В нашем лагере слишком много лазутчиков – тебе не кажется?
Фламма виновато шмыгнул носом.
– Я не о тебе. Кто-то заплатил тому парню, что позвал Малыша тащить машину. Кто-то помог этим двоим пробраться в лагерь. По-моему, Декстру и тем фрументариям, что занимаются дознанием, пора лучше делать свою работу. Одно мне неясно – как они узнали про старика.