Цепь
Шрифт:
Я вышел из кабинета.
…Через час позвонила Ирочка и сказала, что генерал Сегизбаев подписал мою командировку.
В этот момент вошел Вениамин, я как раз трубку положил.
— Иди оформляйся, — сказал он, — генерал…
— Уже информирован, — перебил я. — Слушай, Веня, у меня одна идейка возникла. Может, ей грош цена, а может, и сто рублей.
— Давай выкладывай! — оживился он.
— Нет, Венечка, сначала я пойду получу командировочное удостоверение, проездные, суточные и прочее, потом мы с тобой пообедаем…
— Любишь ты резину тянуть, Витя! — заметил Веня
— Есть такое! — кивнул я. — Жди!
Я
В Дарьинск я должен был вылететь через два часа.
Веня не появлялся. Я, конечно, своей идеей, пришедшей в голову, мог поделиться с кем-нибудь другим из сотрудников, но так как идея была малореальная, я подумал, что лучше сказать о ней своему другу.
Через полтора часа я уже был в аэропорте. На всякий случай решил позвонить еще раз Вене, тем более что рейс задерживался.
— Бизин слушает!
— Очень рад, что Бизин слушает, — сказал я. — Значит, так, товарищ Бизин. Вот тебе моя идея. Не дают мне покоя эти цифирки с фотографии. А что если это номер ячейки камеры хранения на вокзале, а?
— Гммм… — протянул Веня.
— Нет, серьезно, Веня!, Галицкая — при ее страсти к тайникам — могла ведь иметь еще один, более надежный. Вообще ты поинтересуйся этим. Ну, как, гады?
— Я всегда говорил, Виктор Николаевич, что в вас есть что-то от Шерлока Холмса. Он, как и вы, музыку любил. Счастливо долететь.
— Не скучай!..
15
Начальник дарьинского угрозыска подполковник Рустамов энергично потряс мою руку и показал на папки.
— Вот, трудитесь!
— Спасибо, Арафат Рашидович. — Я прижал руку к груди.
— Как поживает Кирилл Борисович? — спросил Рустамов.
— Хорошо. Велел вам кланяться.
— Спасибо!..
Рустамов вышел, и я стал знакомиться с материалами. Рассчитывать на помощь Рустамова можно было. В свое время он работал под началом Полковника и считал себя его учеником. Договариваясь с ним по телефону о встрече, я попросил подготовить материалы, которые помогли бы мне хоть как-то в розыске таинственного “Махмуда-ака” и Ковальчука. Ведь Ковальчук явный наркоман. И “Махмуд-ака”, если он был из Дарьинска, сумел, вероятно, именно наркотиками так накрепко привязать к себе этого парня. В этой идее Минхана, безусловно, содержалось рациональное зерно.
И вот поднятые из архивов папки… В них ни одного документа, свидетельствующего о том, что узбекским товарищам известен человек по имени Махмуд-ака, так же, как и Федор Ковальчук… А это может означать, что, во-первых, мы допускаем ошибку, предполагая, будто второй пассажир Зикена Бейсеева был не только убийцей Клычева, но и тем, кто снабжал Ковальчука наркотиком; во-вторых, у опытного преступника, наверное, существовало несколько имен, под которыми его знали остальные; а в-третьих, что этот человек коварен, изворотлив и предусмотрителен В связи с этим по-новому выглядело поведение Ковальчука, настойчиво отрицавшего свое знакомство с ним: Ковальчук был убежден, что мы не доберемся до “Махмуда”
Я вновь и вновь перечитываю документы — протоколы допросов, осмотров, справки, акты экспертиз, письма, ходатайства… Живые люди были за всеми этими бумагами, люди, чьи судьбы оказались искалеченными из-за преступлений.
Мне довелось однажды видеть наркомана. “Дойдя до ручки”, он пошел на ограбление аптеки в поисках ампул с морфием. У меня до сих пор стоит перед глазами его искаженное лицо, а в ушах — хриплый крик, похожий на вой: “Начальник! Ну дай уколоться, дай!.. Все скажу, только дай уколоться, да-а-ай!..” Мы немедленно его госпитализировали…
…Я сижу уже несколько часов, не разгибая спины.
— Все-таки это письмо любопытно! — вдруг говорю я сам себе.
Пишет некто Абдурахман Султанов подполковнику Рустамову. Письмо трехлетней давности. “…Колония, конечно, не сахар, дорогой и уважаемый Арафат Рашидович. Это вы правильно говорили. Но жить мне здесь лучше, чем на воле. Да и какая у меня была соля на свободе? Проклятый Тургай сделал из меня тряпку, теперь-то я понимаю. Я готов был на все пойти, лишь бы он дал мне гашиш. Я все потерял из-за него — мать, жену и ребенка. Я знаю, если бы был жив отец, он проклял бы меня и имя мое. Я не скулю, потому что сам виноват, никого, кроме себя и Тургая, не виню. А вам, Арафат Рашидович, спасибо за то, что посадили меня. Я еще буду человеком…”
“Капитан Шигарев! — мысленно кричу я. — Вы же гений! Ну, ясно же, надо, чтобы они, документы эти, заходили и заговорили… Черт возьми, как эта простая мысль не пришла раньше?. Я иду от поиска преступника, а идти надо от тех, кто стал его жертвами! И начать надо хотя бы с этого Абдурахмана Султанова…”
В комнату входит Рустамов.
— На сегодня все? — Глаза-щелки, улыбка, застрявшая в губах.
Все понятно: где-то уже стынет плов, который на должен остывать. И к нему, разумеется, знаменитое узбекское вино.
— Арафат Рашидович, — я протягиваю письмо Султанова, — ваш “крестник”?
Он мельком смотрит на письмо и, усмехаясь, кивает головой.
— Пришлось с ним помучиться. Не возьми его тогда.
— Он где сейчас?
— Освободился. Досрочно. Хорошо работал, дисциплина в порядке. Он ко мне заходил. Мать у него умерла. Не выдержала позора. Жена простила. Теперь с ним все хорошо.
— Что он сейчас делает? Чем занимается? — спрашиваю я.
— Работает на машиностроительном заводе. Сначала не брали, пришлось обращаться к помощи райкома партии. А вы что, хотите с Султановым встретиться?
— Да.
— У меня есть его телефон.
— Он пишет о каком-то Тургае. Это…
— Бандит! — сурово перебивает Рустамов. — Басмач… Ему уже лет семьдесят. В двадцатых годах был в банде Юсуф-Бека. Его судили, приговорили к расстрелу, потом заменили высшую меру тюрьмой. Накануне войны вышел, поселился в Бухаре. Во время войны куда-то исчез. Ходили слухи, что он служил у немцев, но проверка ничего не дала. Он действительно находился на оккупированной территории, на Украине, однако не нашлось ни одного свидетеля, который показал бы против него. В сорок восьмом Тургай появился в Дарьинске, устроился работать ночным сторожем на складе. Есть предположение, что он в свое время был связан с наркотиком, но поймать его с поличным так и не удалось. Султанов на суде показал на него, но этого оказалось мало, чтобы убедить суд. Старик твердил, что Султанов его с кем-то путает и, мол, он старый, больной человек, у которого давно сведены все счеты с прошлым. Ну вот, учитывая его возраст, а также отсутствие прямых улик, отпустили его с миром.