Цепь
Шрифт:
— Совершенно справедливо, — кивнул Саулов. — Вы позволите закурить?
— Пожалуйста, — следователь подвинул к Саулову пепельницу. — Скажите, а чем вы занимались эти три года — с тридцать второго по тридцать пятый?
— Устраивал свои дела, скажем так. Большего я вам говорить не намерен. О моей племяннице Алине- сделайте одолжение, поговорим. О моих делах — увольте. Это неинтересно.
— Значит, вы всю жизнь возили ее с собой?
— Да, по возможности. Мы слишком тесно были связаны друг с другом. Как говорится, кровными узами. К тому же она долгие годы зависела от меня: я помогал ей советами, деньгами, многое покупал — и кооперативную квартиру и мебель. Собственно, она и в фиктивный брак с этим… Галицким вступила по моему настоянию. Мне нужна была
— Кстати, по поводу драгоценностей, — перебил следователь, — у вас они оказались после того, как вы ограбили и убили чету Гордеевых в Берлине, не правда ли? Очевидно, тоже не своими руками?
Саулов метнул на следователя злобный взгляд и промолчал.
— Ну, ладно, — усмехнулся следователь, — продолжим об Алине Сауловой-Галицкой. Вы сказали, что она была послушным ребенком. А став взрослой, она тоже беспрекословно подчинялась вам?
— Да, — кивнул Саулов. — Когда же она проявила серьезное непослушание, ее не стало…
Все это говорилось им бесстрастно, как будто не живой человек, а бездушный механический робот-убийца сидел перед нами. Мне приходилось в своей жизни видеть убийц — циничных, разбитных, нахальных, — такого я видел впервые.
— Насколько я вас понял, — сказал следователь, — Алина Саулова–Галицкая, прочитав дневник, впервые поняла, кто вы и что вы за человек, верно?
— Да, вероятно, она что-то поняла. Я пришел к ней… накануне, в пятницу… Принес две газеты “Маяк”…
— Как у вас оказались эти газеты?
— Их привез мой студент Гусев. Он месяц находился на практике в Салтановске. Меня заинтересовал кроссворд на последней странице. Ну, а потом я увидел Указ… Н-да… В другом же номере был опубликован отрывок из повести Клычева…
— А номер “Маяка”, — сурово перебил следователь, — в котором был помещен некролог о смерти Клычева, вам кто привез? Раимджан Ходжаев или Федор Ковальчук?
Саулов не ответил. Он сидел все так же прямо, спокойно положив руки на колени.
Веня уже рассказал мне, что именно через версию “Командированный” капитан Садыков и вышел на Саулова. Сначала их было двенадцать человек — жителей нашего города, находящихся в командировке или на практике в Салтановске. Постепенно одиннадцать отпали, пока не остался студент Гусев, И он отпал. Вернее, почти отпал, потому что рассказал Садыкову, что привез из Салтановска несколько экземпляров “Маяка”, и их у него взял преподаватель Викентий Модестович Саулов — любитель кроссвордов и занимательного юмора.
Вот так — параллельно — мы с капитаном Садыковым и вышли на него.
— Не хотите говорить, что ж, — пожал плечами следователь, — странная позиция. Сказав “А”, гражданин Саулов, надо говорить и “Б”.
— Благодарю за совет, гражданин следователь.
— Итак, вы прочитали отрывок из книги учителя Клычева, поняли, что находитесь на краю пропасти, пришли к вашей племяннице и сказали, что Клычев опасен для вас? Так было?
— Примерно так, — ответил Саулов. — Правда, я добавил, что Клычев может быть опасен и для нее. Она удивилась и начала расспрашивать, чем он может быть опасен для нее. Алина с годами становилась все более эгоистичной… Я ответил, что со временем расскажу ей подробнее. Конечно, я допустил большую оплошность, когда позвонил из ее квартиры в Салтановск. Это я уже потом понял. Да, разумеется, не стоило звонить ни редактору “Маяка”, ни самому Клычеву… К сожалению, я растерялся. Что поделаешь, старость… Н-да, старость… Думаю, что моя сегодняшняя болтливость тоже вызвана именно этим обстоятельством.
— А вы полагаете, что вы болтливы? — улыбнулся следователь. — Сегодня?
— Приятно иметь дело с профессионалом, — усмехнулся Саулов. — Ну-с, что еще?.. В ту ночь, с четвертого на пятое июня, Алина должна была быть в Салтановске и взять для меня в аэропорте портфель…
— У кого? — перебил следователь.
— Это не имеет значения. Я же сказал вам все, что касается моей племянницы… и без имен, конечно…
— Хорошо… Ей переданы были все материалы книги Клычева?
— Да.
— Разумеется, вы уничтожили их?
— Разумеется.
— А каким образом у Алины остался дневник комиссара Орла?
— Думаю, женское любопытство заставило ее открыть портфель. И дневник заинтересовал Алину, скажем так, ведь там говорилось о ее матери. Она узнала кое-что из того, о чем не должна была знать. Захотела, естественно, узнать все, потребовала от меня объяснений… Кстати, гражданин следователь, вы дадите мне возможность ознакомиться с дневником комиссара Орла? В повести Клычева я нашел некоторые неточности… Впрочем, он имел право на домысливание. Так-так… Словом, я попросил Алину вернуть мне дневник. Она отказалась. Видит бог, я уговаривал ее. Потом пригрозил. Вообще я тогда разгорячился, это со мной редко бывает, стал кричать на Алину, размахивал у нее перед носом газетами. Она выхватила в пылу ссоры эти газеты и сказала, что если я немедленно не уйду, она поднимет крик на весь дом. Мне оставалось только одно — убрать ее. На следующий день она умерла. К сожалению, мои люди не нашли этих двух газет. Насколько я понимаю, газеты и дали вам какую-то ниточку…
— Разве у вас было только две газеты?
— Ах да, вы имеете в виду газету, где был опубликован отрывок из повести? Ну, ту я уничтожил сразу, потому что не люблю заводить архивы на самого себя.
— Саулову–Галицкую, как и учителя Клычева, убили Раимджан Ходжаев и Федор Ковальчук?
— Я уже сказал вам, гражданин следователь, тут я вам не помощник.
— Где в настоящее время Ковальчук?
— Извините, но зачем задавать подобный вопрос?
— Вы и его убрали? Вы убили Ковальчука?
— Я никого не убивал.
— Ковальчук был наркоманом, Саулов. Так что рано или поздно, но он выползет из норы, в какую бы вы его ни засунули. Если он жив, конечно… Ну, ладно… А в каких отношениях вы находились с Раимджаном Ходжаевым и Тургаем Кадыровым?
— Вас все время интересуют какие-то частности, детали. Разве все это теперь столь уж и важно?
— Я жду, гражданин Саулов.
— Хорошо, я и это скажу вам. В годы войны они были моими помощниками. Но к чему все это? Ни одного документа, подтверждающего мое прошлое, мои связи, не сохранилось. Ни одного человека, который лично бы показал против меня, тоже не осталось в живых. А Ходжаев и Кадыров?.. Не переоценивайте, они будут подтверждать лишь то, что я скажу. Им нет никакого смысла вести себя иначе. Мы всегда ненавидели друг друга и всегда заботливо охраняли друг друга. Не правда ли, забавный альянс! И мы всегда заботились о том, чтобы не было свидетелей. Да, вот еще что, гражданин следователь… Видите ли, от всего того, что я вам рассказываю, разумеется, я откажусь во время суда. Два этих молодых человека, — Саулов кивнул в сторону Вени и меня, — не в счет. Это же инсценировка, не правда ли? Вы, очевидно, включили магнитофон. Что ж, пишите себе на здоровье. Для суда эта пленка не явится документом. Верно ведь?
— Яне записываю ваш допрос на пленку, — отозвался следователь, — я предупредил бы вас об этом.
— Тем лучше! — насмешливо воскликнул Саулов. — Так вот, перед вами Саулов, Викентий Модестович Саулов. Он хороший человек, честный, добропорядочный. Мухи не обидит. Немножко со странностями- любит, например, тряпичные куклы. Но скажите, у кого их нет, странностей-то? А гадости всякие проделывали другие — поручик Викентий, Маркелов, Колесниченко… Господи, сколько же их было — разных-то!.. Но ни в одном вашем архиве не хранится ни моих фотографий, ни такой, например, пустяковины, как отпечатки пальцев. Нет у вас отпечатков пальцев Викентия Модестовича Саулова, нет!.. Поэтому все улики, все доказательства, которые вы предъявите суду, — это блеф. Единственное, в чем я признаюсь, запомните, только в том, что незаконно перешел в тысяча девятьсот тридцать втором году границу Советского Союза вместе с десятилетней племянницей. Но кто же меня осудит за любовь к родине и желание вернуться на родину, в Россию. А?.. Безусловно, вы сможете осудить меня на смерть. Это в ваших силах, и к этому я готов…