Цейтнот. Том II
Шрифт:
— В первый раз человека на тот свет спровадил? — спросил он, перезаряжая ТТ.
Я вытер губы перчаткой, бездумно поглядел на неё и вытянул из кармана носовой платок. Мог бы ничего и не отвечать, но очень уж погано было на душе.
— Не первый, — хрипло выдохнул. — Но женщин и детей — никогда.
«А тут и первое, и едва ли не второе», — только этого уже я говорить не стал, обуздал эмоции, закрылся. Легче, правда, нисколько не стало. Вот ни на грош. Ни капельки.
Часть вторая. Глава 4
Глава 4
Нельзя
Выпил бы коньяку или даже водки, но мало того что ополченцам злоупотреблять алкоголем не полагалось, так ещё и ликвидация диверсионной группы отнюдь не означала автоматического завершения дежурства. Впрочем, и вот так сразу возвращаться на патрулирование улиц тоже не пришлось: Игнат отправился с докладом к руководству, помятые силовым ударом парни похромали к медикам, а мой тёзка поднял боковые крышки капота и принялся изучать полученные автомобилем повреждения.
Сам я донёс до выделенного оперчасти помещения трофейное противотанковое ружьё, не получил от дежурного на свой счёт никаких конкретных распоряжений и поднялся в уже знакомый кабинет. Совещание к этому времени завершилось, Иван и Альберт Павлович одевались, намереваясь куда-то отчалить, но моему появлению обрадовались.
— На ловца и зверь бежит! — улыбнулся куратор. — А я уж думал, придётся дальше без тебя!
— Вот так, да? — хмыкнул я.
— Да отозвали бы, не сомневайся! — уверил меня Иван и спросил: — Что там с диверсантами, кстати?
— Хлопнули диверсантов.
— А чего кислый тогда такой? — удивился Альберт Павлович.
— Да ничего я не кислый!
— Кислый-кислый! Ну-ка излагай во всех подробностях!
— Да нормально всё прошло!
— Что нормально прошло — вполне допускаю. А с тобой что? Спазм энергетического узла заработал?
— С чего бы это?
— А это ты мне скажи — с чего. Фонишь просто немилосердно! — нахмурился куратор и потребовал: — Ну-ка руки вытяни! Обе!
Я нехотя вынул руки из карманов и выполнил распоряжение. Пальцы дрожали.
Иван вздохнул, взглянул на часы и заторопился.
— Время поджимает!
Альберт Павлович это замечание проигнорировал, расстегнул пальто и опустился на стул, жестом предложил мне сесть напротив, а бывшего помощника попросил:
— Ты беги пока договорились о выделении нам людей, как собирался. И Петю заодно от опергруппы открепи. Мы сейчас подойдём.
— Как скажете, — неожиданно покладисто согласился Иван и покинул кабинет.
Меня вкрадчивые интонации куратора нисколько не порадовали, и я не удержался от тяжёлого вздоха. Тот погрозил пальцем.
— Излагай!
Откровенничать нисколько не хотелось, но и запираться не было ровным счётом никакого смысла, вот и рассказал вкратце о розысках диверсантов. О перестрелке и вовсе упомянул лишь вскользь, но этим собеседника не обманул, куратор вцепился в меня будто клещ и очень скоро вытянул все подробности.
Удивительное дело, но округлое лицо Альберта Павловича после этого
— Ну наконец-то тебя проняло! — заявил он вроде как с облегчением. — Я уж, грешным делом, побаиваться начал, что однажды просто сломаешься. Или хуже того — не осознаешь и не прочувствуешь ничего вовсе.
— Вы о чём вообще сейчас? — захлопал я глазами.
— О потере невинности. Точнее, об осознании оного факта. Ну что ты уставился на меня, как баран на новые ворота? Речь исключительно о духовном аспекте невинности, о грехе как таковом, заповеди «не убий» и собственном несовершенстве.
— Понятней не стало!
Альберт Павлович улыбнулся.
— Обычного, не сказать — нормального человека, проняло бы ещё после первого эпизода. Да, ты лишь защищался, но через день или два непременно должен был случиться некий духовный надлом. Даже на войне такое не редкость, а ты всё же не врага застрелил, а сослуживцу в тёмном переулке ливер прожарил!
Последняя ремарка собеседника показалась мне откровенно неуместной, но я подавил раздражение, не позволив вырваться тому наружу. Куратор же как ни в чём не бывало продолжил:
— У тебя поначалу даже толком осмыслить случившееся возможности не было — то одно, то другое. Нарушители, диверсанты, перестрелки, облавы. Всё больше, больше и больше! И всё секретней некуда. Даже клиническому интроверту иногда требуется поплакаться кому-нибудь в жилетку, а тебя обклеили подписками о неразглашении почище бандероли сургучными печатями.
— К чему это всё? — спросил я, начиная терять терпение.
— Неосознанный и неосмысленный груз вины имеет свойство накапливаться. И в один не самый лучший день человек просто ломается и пускает себе пулю в голову. И это ещё честно и быстро. Другие ищут забвения на дне бутылки или поддаются подсознательному стремлению к саморазрушению и пускаются во все тяжкие. А у иных индивидов кризиса не случается вовсе. Для них убийство себе подобных — норма. Полезные люди, но только если держать их на коротком поводке. Не твой случай.
Я стянул перчатки, зажал лицо в ладонях и посидел так немного, потом спросил:
— Немного не понимаю. Я заполучил психическую травму, но это хорошо? Так, что ли, получается? А что девчонка погибла — это пустяки, дело житейское? Лес рубят, щепки летят?
Альберт Павлович кивнул.
— Не в моих принципах преподносить готовые ответы на блюдечке, но сейчас случай особый, поэтому скажу прямо: тебе жалко не ту девчонку, тебе жалко себя самого. И тошно от осознания того, в каком дерьме пришлось изваляться. Следующим порывом будет поквитаться с теми, кто вовлёк юную барышню в мятеж, но опять же отомстить тебе захочется за собственные душевные страдания. Просто прими как данность тот факт, что мы не мстители. Мы — беспристрастные регуляторы. Предотвращаем неприемлемое развитие событий и устраняем угрозу правильному. И ещё надо чётко отдавать себе отчёт в наличии пропасти между самопожертвованием свободного человека и запрограммированным самоуничтожением камикадзе!