Цезарь
Шрифт:
Римляне поняли, что настал час жестокой, смертельной битвы; и, однако, они даже не подозревали, с каким врагом свела их судьба.
Парфяне двинулись вперед, чтобы взять римлян в копья; они были так многочисленны, что не стоило и пытаться сосчитать их.
Они приблизились к солдатам Красса на расстояние в сто шагов; но когда они увидели глубину рядов неприятеля и то, как благодаря плотно сомкнутым щитам эти люди образовали непробиваемую стену, они сломали свои ряды, повернули обратно и рассеялись.
Римляне ничего
И действительно, они увидели, что вокруг них на расстоянии примерно в четверть лье поднимается кольцом облако пыли, постепенно сжимаясь вокруг них, и во мраке этого облака словно извивались молнии, пока ужасающие молоты, непрестанно ударяя в бронзовые сосуды, подражали грому. Красс понял, что его хотят задушить в железном кольце.
Тогда он двинул вперед велитов, приказав им разбить звенья этой смертоносной цепи. Ему было видно, как они бросились вперед, столкнулись с врагом и вернулись в беспорядке… у некоторых из них руки, ноги или даже туловища были проткнуты насквозь стрелами длиной в пять футов! Солдаты с ужасом обнаружили, что эти стрелы пробивают даже щиты и панцири.
Примерно в трехстах шагах от римлян парфяне остановились. На мгновение день померк под тучей стрел; а потом раздался крик боли, исторгнутый разом пятью сотнями глоток. Это смерть вошла в ряды римлян, нанося свои удары и оставляя страшные раны.
Глава 41
Несколько мгновений – тех мгновений, которые длятся вечность, парфяне продолжали выпускать свои стрелы со всех сторон. Им даже не было необходимости целиться, настолько плотную массу представляли собой римляне в том боевом порядке, в каком построил их Красс. И каждая из этих ужасных стрел попадала в живую, трепещущую, человеческую цель. Их удары были невероятной силы. Парфянские луки были такими большими, такими тугими и так круто сгибались, что стрелы летели из них с неотразимой скоростью. Положение было ужасающим.
Если римляне оставались на месте, они оказывались мишенями для стрел; если они пытались прорываться вперед, та часть кольца, которую они атаковали, отступала перед ними; и пока те парфяне, что убегали от столкновения с ними, на бегу пускали в них стрелы, та часть их, что оставалась на месте, осыпала их стрелами с двух боков, которые они оставляли неприкрытыми. Вся армия целиком была захвачена в ловушку.
Однако у римлян оставалась еще одна надежда: когда колчаны парфян опустеют, они отступят. Но и эта надежда жила недолго. По их рядам проводили верблюдов, нагруженных стрелами, и колчаны вновь наполнялись.
Тогда Красс осознал, в какую беду он попал. Он послал приказ своему сыну.
Под командованием Публия находилась большая часть конницы и еще те самые галлы, которые сражались полуголыми и бегали
Он взял тринадцать сотен конников, и в их числе – тысячу тех, что дал ему Цезарь, восемь когорт пехоты, составленных наполовину из римлян, наполовину из галлов, и бросился на парфян, которые гарцевали неподалеку от него.
Те, то ли не желая выдерживать прямой удар, то ли подчиняясь приказам сурены, тут же отступили.
– Они бегут! – вскричал Публий Красс.
– Они бегут! – повторили солдаты.
И всадники, и пехота бросились в погоню за врагом.
Во главе этих солдат, которые, казалось, яростно рвались в самые объятия смерти, находились Цензорин и Мегабакх, один римлянин, а другой варвар, как, по крайней мере, указывает его имя; «один из них выделялся мужеством и силой, – говорит Плутарх, – другой же был отмечен сенаторским званием и был знаменит своим красноречием»; оба они были ровесниками и друзьями Публия.
Как и ожидал молодой командир, пехота не отставала ни на шаг.
Должно быть, эта была славная погоня по пустыне: быстрые римские конники и красавцы-галлы с длинными белокурыми волосами и полуобнаженными торсами, которые со смехом бросались навстречу опасности, сталкивались с ней, боролись и падали, никогда не отступая ни на шаг!
Именно так на другом конце света под мечами солдат Цезаря только что пали шестьдесят тысяч нервиев. Но на этот раз пасть должны были римляне, а варвары – торжествовать победу.
Когда парфяне увидели, что их преследователи потеряли связь с основной армией, они остановились. Римляне тоже остановились, полагая, что, увидев их в таком небольшом числе, враг не станет отказываться от рукопашной. Но вышло совсем иначе.
Парфяне не хотели расставаться с выбранным ими способом ведения боя. Тяжелая парфянская конница действительно стояла на месте: но что могли поделать римляне и галлы с их дротиками длиной в три фута и их короткими мечами против всадников, покрытых железом и сыромятной кожей? К тому же легкая конница полностью окружила их.
От лошадиных копыт вокруг римлян поднялось облако обжигающего песка; оно одновременно ослепляло их и не давало им дышать. И из этого облака непрерывно сыпались страшные стрелы, то есть сама смерть; не легкая и скорая смерть, а долгая и мучительная.
Римляне ощущали удары, но не видели, куда бить самим. Они словно сражались с молнией: невидимой, но от этого не менее убийственной.
Они вертелись в кольце ужаса, падали и снова поднимались; во власти того инстинкта, который заставляет человека тянутся к человеку, они опять сбивались вместе, и опять становились этой живой целью, этой трепещущей мишенью, какой на расстоянии в милю от них продолжала оставаться основная армия.