Час Быка (журнальный вариант)

Ефремов Иван Антонович

— Вы ошибаетесь! Самая ценная часть населения — ДЖИ. Наш долг исцелить их всеми способами, отвоевывая у смерти.

— Зачем отвоевывать, если смерть неизбежна, и когда приходит срок, то организм умирает так же легко, как засыпает усталый человек. А вы безмерно умножаете страдания ложными «спасениями», прокламируя то, чего вы сделать не можете, то есть именно исцелить.

— И опять вы ошибаетесь. Девяносто пять процентов ДЖИ умирают не естественно, а от болезней и преждевременного износа, унося в могилу свои способности и знания. Как жаль, что мы не научились неограниченно продлять жизнь или хотя бы так, как вы. Но мы боремся со смертью, на опыте постигая новые возможности.

— И прибавляете в колоссальный список преступлений природы и человека еще миллионы

мучеников! Вдобавок многие открытия принесли людям больше вреда, чем пользы, научив политических бандитов — фашистов ломать человека психически, превращать в покорного скота, что еще в Темные Века считалось делом дьявола. Если подсчитать всех замученных на опытах животных, истерзанных вашими операциями больных, придется строго осудить ваш эмпиризм. В истории нашей медицины и биологии также были позорные периоды небрежения жизнью. Каждый школьник мог резать полуживую лягушку, а полуграмотный студент — собаку или кошку. Здесь очень важна мера. Если перейти грань, то врач станет мясником или отравителем, ученый — убийцей. Если не дойти до нужной грани, тогда из врачей получаются прожектеры или неграмотные чинуши. Но всех опаснее фанатики, готовые располосовать человека, не говоря уже о животных, чтобы осуществить небывалую операцию, заменить незаменимое, не понимая, что человек не механизм, собранный из стандартных запасных частей, что сердце не только насос, а мозг — не весь человек. Этот мясницкий подход наделал в свое время немало вреда у нас, и я вижу его процветающим на вашей планете. Вы экспериментируете над животными наугад, несерьезно, забыв, что только самая крайняя необходимость может как-то оправдать мучения высших форм животных, наделенных страданием не меньше человека. Столь же беззащитны и ваши «исцеляемые» в больницах. Я видела исследовательские лаборатории трех столичных институтов. Сумма страдания, заключенная в них, не может оправдать ничтожных достижений. Яркая иллюстрация отношения к жизни, которое мы искоренили на Земле.

Вдруг главный врач дернул Эвизу за руку, сорвав ее с дорожки. Они очутились за дико разросшимся кустарником.

— Нагнитесь скорее! — шепнул тормансианин так требовательно, что Эвиза повиновалась. От ворот бежали несколько людей, гнавших впереди себя тучного человека с серым лицом и выкаченными глазами. Раззявленный рот его судорожно хватал воздух. Силы оставляли беглеца. Он остановился шатаясь. Один из преследователей схватил его за шею и, высоко подняв колено, сильным ударом разбил об него лицо беглеца. Тот с визгом прижал ладони к исковерканному носу и губам. Тяжкий удар в ухо сбил жертву с ног. Преследователи принялись топтать поверженного ногами. Эвиза вырвалась от главного врача и побежала к месту расправы, крича: «Остановитесь! Перестаньте!»

Истязатели — шестеро КЖИ — оставили избитого валяться на земле и грозно повернулись к Эвизе. Безмерное удивление пробежало по шести озверелым лицам. Кулаки разошлись, тени улыбок мелькнули на искривленных губах. В наступившем молчании только рыдал и хлюпал кровью избитый, переворачиваясь лицом вниз.

— Как вы можете, шестеро молодых, бить одного, толстого и старого?

Крепкий человек в голубой рубашке наклонился вперед и ткнул пальцем в Эвизу.

— Великая Змея! Как я не сообразил! Ты — с Земли?

— Да! — коротко ответила Эвиза, опускаясь на колено, чтобы осмотреть раненого.

— Оставь падаль! Дрянь живуча! Мы его только проучили.

— За что?

— За то, что эти проклятые холуи выдумывают небылицы о нашей жизни, перевирают историю, доказывая величие и мудрость тех, кто им разрешает жить подольше и хорошо платит. Одна фраза в их писанине, понравившаяся владыкам, — и за нее приходится расплачиваться всем нам, а они продолжают уверять владык в том, чего не было и не может быть. Таких мало бить, надо убивать!

— Подождите! — воскликнула Эвиза. — Может, он не так уж виноват. Вы здесь не заботитесь о точности сказанного или

написанного. Писатели тоже не думают о последствиях какой-нибудь хлесткой, эффектной фразы; ученые — о том темном, что повлечет за собой их открытие. Они торопятся скорее оповестить мир, напоминая кричащих петухов.

Предводитель расплылся в неожиданно открытой и симпатичной улыбке.

— А ты умница, земная! Только не права в одном — эти знают, что врут. Я их ненавижу. — Он посмотрел на свою жертву, отползавшую на четвереньках в сторону, и пнул ползущего. Всхлипнув, тот снова распростерся на хрустящем щебне дорожки.

— Перестаньте! — Эвиза выпрямилась, загородив собой жертву. Главарь широко усмехнулся.

— На тебя не занесешь руку. Пошли, дети Четырех! — обратился он к своим товарищам.

— Почему вы их так назвали? — спросила Эвиза.

— А чьи же мы дети, если наши родители ушли в пропасть Времени, когда нам было по четыре года? То же будет с нашими детьми.

— И вы боитесь ДЖИ? Потому их ненавидите? — продолжала допытываться Эвиза.

— Змея-Молния! Ты ничего не соображаешь, — прищурился главарь, — они несчастные по сравнению с нами. Мы уходим из жизни полные сил, не зная болезней, не зная страха жизни, не заботясь ни о чем. Что может нас испугать, если скоро все равно смерть? А ДЖИ вечно дрожат, боясь смерти, неотвратимых болезней. Боятся не угодить змееносцам, вымолвить слово против власти.

— Так их надо жалеть.

— Как бы не так! Знаешь ли ты, чем зарабатывается право на длительную жизнь? Придумывают, как заставить людей подчиняться, как сделать еду из всякой дряни, как заставить женщин рожать больше детей для Четырех. Ищут законы, оправдывающие беззакония змееносцев, хвалят, лгут, добиваясь повышения.

— А вы не лжете, даже встречаясь со Змеем? И не боитесь Янгара?

Предводитель КЖИ вздрогнул и оглянулся.

— Ты знаешь больше, чем я думал… Ну, прощай, земная, больше не увидимся.

— А я не могу вас попросить исполнить нечто важное?

— Смотря что.

— Пойти в старый Храм Времени, где памятник, отыскать там нашу владычицу. Ее зовут Фай Родис. Поговорите с ней, как говорили со мной.

— Не знаю. Не доберешься до нее.

— Найдите сначала инженера Таэля. Хоть он и ненавистный вам ДЖИ, но человек, каких вашей планете надо бы побольше.

— Ладно, — главарь протянул руку.

— И скажите, — спохватилась звездолетчица, — что вас прислала Эвиза Танет.

— Эвиза Танет… красивое имя.

Шестеро исчезли в саду. От ворот к Эвизе направлялась шумная группа врачей Центрального госпиталя, приехавших на общественной машине.

Из-за кустов вышел главный врач, подозвал помощников, и те молча потащили пострадавшего к машине.

* * *

Чеди медленно шла по улице, негромко напевая и стараясь сдержать рвущуюся из души песню. Ей хотелось выйти на большую площадь, чтобы получить необходимое ей чувство простора. Тесные клетушки-комнатки, в которых теперь она постоянно бывала, иногда невыносимо сдавливали ее. Чеди отправлялась бродить, минуя маленькие скверы и убогие площади, стремясь выбраться в парк. Теперь она чаще ходила одна. Были случаи, когда ее задерживали «лиловые» или люди со знаком глаза на груди. Карточка неизменно выручала ее. Цасор обратила внимание на строчку знаков, подчеркнутую синей линией, обозначавшую «оказывать особое внимание». Как объяснила Цасор, это было категорическое приказание всем тормансианам, где бы они ни работали — в столовой, магазине, салоне причесок, общественном транспорте, услужить Чеди как можно скорее, приветливее и лучше. Пока Чеди ходила с Цасор, она не пользовалась карточкой и убедилась на опыте, как трудно рядовому жителю столицы добиться не только особого, а обыкновенного доброго отношения. Но едва появлялась на свет карточка, как грубые люди становились заботливыми, сгибались в униженных поклонах, стараясь в то же время спровадить опасную посетительницу. Превращения, вызванные отвратительным страхом перед грозной олигархией, настолько отталкивали Чеди, что она пользовалась карточкой только для обороны от «лиловых».