Час двуликого
Шрифт:
— Отец просил прийти. Будет ждать всех вечером.
— Ты сказал Саиду?
— Я от него. Мулла дал ему очистить две арбы кукурузы. Сидит весь в кукурузных волосах, по пояс в очистках.
— Сколько мы все его просили: уходи от муллы, иди ко мне стадо пасти — не хочет. К Шамилю в город тоже не идет.
— Привык он там, — заступился за немого Руслан.
— Знаю, — буркнул пастух, — его, как телка, насильно веревкой не потянешь. Идем, покормлю тебя. Эй, Наси! На-аси!
Развернулась мордой к пастуху, величаво зашагала буйволица, любимица. Он взял ее за рог, подшлепнул под живот и свел с дороги на траву. Снял с пояса флягу с водой и обмыл вымя.
Руслан на корточках заполз под буйволицу, прилег на спину, прислонился лопатками к ее теплым копытам. Зажмурился, раскрыл рот, стал ждать. Он слышал, как шелестят над ним по вымени пальцы дяди... вот отдаленным мирным громом заурчало в животе у буйволицы... и вдруг ударилась о зубы, о язык упругая и теплая струя. Едва успел глотнуть — ударила вторая, вскипела пеною. Все стало как в детстве: сухая, пахучая теплынь вечера, набухшее вымя над лицом и вкус молока, все как в детстве, где еще не было хриплого клекота в груди у отца, обглоданного до кости личика сестренки и мертвых глаз матери.
Руслан прикрыл рот, открыл глаза — напился.
— Пойдешь ко мне? — спросил Ца.
— Полежу немного. Камень еще теплый, а отсюда ближе идти к отцу.
— Ну полежи. Я приду, когда загорится зеленая звезда.
Ца забрался на спину буйволицы, разлегся там, как на столе, и шлепнул ее по шее:
— Поехали, моя красавица!
Руслан крикнул вслед:
— Почему тебя люди называют Ца? Ты же Мемалт!
— Такие, как я, рождаются в горах раз в сто лет! — крикнул пастух. — И то если перед этим полумесяц переночует с зеленой звездой!
Серые, зернистые столетние глыбы. Из них сложена стена башни. На стене пятнистым ковром — шкура барса. Прислонившись к ней спиной, сидел на привядших ветках Абу Ушахов. Перед ним на плоском камне стояли медный кувшин с водой, кружка, алюминиевая чашка, лежала ложка. Тускло поблескивает в вечернем полусвете чистый алюминий. Длинные белые полосы стираных бинтов лениво колыхал сквозняк. В углу прикорнул на бурке Шамиль. Он плохо спал прошедшую ночь. Приноровиться к Абу трудно — часто начинал среди ночи придушенно кашлять, в полную силу не покашляешь в его положении, откроется рана. Поэтому душил в себе кашель старший, синел, со всхлипами втягивал воздух. Шамиль вставал, ощупью пробирался к Абу, садился рядом. Абу приходил в себя. Так и досиживали до утра — бок о бок.
Внизу, на тропе, приглушенно хрустнула ветка. Шамиль вскинулся.
— Лежи, — сказал Абу, — Ца идет.
Шамиль ухмыльнулся, подумал, быстро накрылся буркой. Вошел пастух, за ним Руслан. Племянник оперся плечом о стену, встал спиною к отцу и дядьям — так лучше смотрелась тропа, ведущая к башне. У Руслана выдран клок из штанов, зашит белой ниткой. Абу увидел, вздохнул — сын сам приложил руку. Пастух обнял брата. Сел. Втянул в себя воздух, поиграл ноздрями, сказал:
— Больницей пахнет.
Шамиль откинул бурку, уставился на пастуха, сказал:
— Гы-ы... — замахал, замельтешил руками, полез обниматься. На лице расплывалось торжество.
— Осто-о-перла [6] , — выдавил в великом изумлении пастух, — покажи спину. У тебя прорезались крылья? Я шел мимо муллы, а ты еще обдирал с себя кукурузные волосы... ты откуда здесь? Абу, когда он пришел?
Абу неопределенно пожал плечами, наклонил голову, пряча улыбку.
— Х-с-с-с! — заливался в жеребячьем восторге Шамиль, хлопал в восторге по ляжкам.
6
Остоперла — возглас удивления (чеч.).
— Абу, какой сквозняк принес его раньше меня? — допытывался пастух.
— Але-еум! — раздалось сзади пастуха.
Он обернулся. В каменном проеме стоял второй немой. Приседая в восторге (видит всех братьев вместе!), он тоже полез обниматься. Ца посмотрел на первого немого. Шамиль, схватившись за живот, хохотал. Абу, отчаянно сморщившись, осторожно подхихикивал, по лицу ползли слезы. Закатывался Руслан.
— Тьфу! — сплюнул пастух, отвесил звучный шлепок Шамилю. — Нашел время дурачиться.
Саид вертел головой, присматривался, не понимал. Отсмеялись, передохнули.
— Ну, кто начнет? — спросил Шамиль.
— Кто позвал, тому и начинать, — кивнул на старшего пастух. Саид понял, согласно закивал головой — правильно говорит Ца! Расплылся в довольной ухмылке — до чего хорошо, когда правильно говорят.
— Я хочу послушать вас, — сказал Абу, — для того и позвал. Что собираетесь делать?
— Ты спрашиваешь? — лениво удивился Шамиль. — Разве мы ягнята, в которых можно стрелять безнаказанно? Я беру Хамзата на себя.
— Не жадничай, — попросил пастух, — выходил Абу, и хватит с тебя. Хамзата оставь мне.
Босые, черные ноги пастуха не знали покоя. Пока он говорил, пальцы правой ноги заграбастали камень и швырнули его в стену. На сидящих брызнула каменная шрапнель осколков. Саид восторженно гукнул, захлопал в ладоши. Пастух гордо усмехнулся, закончил:
— Волку, напавшему на мое стадо, никогда не хватало времени, чтобы удивиться. Он подыхал от моего первого броска.
Загукал, замельтешил руками Саид. Шамиль присмотрелся к близнецу,стал переводить:
— Хамзат — мой. Мне он достанется легче всего.
— Почему? — заинтересовался Абу.
Саид вытянул губы трубочкой, хрюкнул. Состроил глупую мину.
— Мулла считает его дураком, глупее дикого кабана, — перевел Шамиль.
«Я не возражаю, — продолжал Саид, — почему не доставить радость святому человеку? Когда он пересказал мне хабар, что в Абу стрелял Хамзат, я заплакал и сказал мулле: на все воля аллаха.
За занавеской в окне стоял Хамзат. Я узнал его. Хамзат стал ночным хорьком. Боится нас. Днем прячется в пещере под обрывом, а ночует на сеновале у муллы. Завтра я ставлю засов в дверь амбара и брошу в щель спичку. Сено сухое», — закончил немой. Шамиль перевел.