Часовая башня
Шрифт:
– А мы не вернёмся в деревню?
– Нет. Мы всегда жили в городе. Но, у твоего прадедушки была своя целая усадьба.
Засыпала. Знала; завтра с утра за ней зайдёт папа, чтоб забрать домой к маме, так, как жили с её родителями. Но, ей больше нравилось жить у бабушки.
Дореволюционный, пятиэтажный дом, со скрипучим паркетом, позволяющим издалека услышать чьё-либо приближение к маленькой комнате, где она частенько оставалась спать одна.
Но, как-то, в один из таких субботних вечеров, после того, как бабушка рассказала ей новую сказку, которые, как теперь понимала, та вовсе и не придумывала, говоря про окружающую реальность только лишь слегка адаптировав её под чувствительный мир ребёнка, крепко спала. Но, почему-то, будто сказано было очень громко, сквозь сон услышала.
– Ты!?
Проснулась. Определила, – это в прихожей.
Затем какое-то невнятное бормотание.
– Почему?
Опять несвязные слова.
– Паша, прошу тебя, подумай о дочери.
– Ничего мам. Я только сегодня. У нас всё нормально. Только сегодня. Лягу у Лерки. Думаю, будет рада.
– Не голодный?
– Нет. Чайку только выпью, если обещаешь не расспрашивать, и спать.
– Ничего не буду обещать.
Казалось бы, уже начав засыпать, вдруг опять проснулась, от ударов часов.
Начала было считать. Думала; будет много ударов. С большим трудом умела до десяти, сколько пальцев на руках. Но, часы ударили один раз.
У двери скрипнула раскладушка.
Отец укладывался спать.
День начинается ночью. Никогда не могла понять, как же это происходит. Почему в полдень – это когда на два пальца больше чем на двух руках. Но, при этом это уже половина дня. Где тогда само утро? Точнее тот час, когда оно кончается, перерастая в день. И, когда начинается оно, сразу после полночи? Но, тогда, почему ночь делится пополам в самом своём начале, имея название этого часа – полночь, в отличие от дня, который имеет половину куда ближе к своей середине. При этом самая, что называется глубокая ночь, до которой ей никогда ещё не доводилось досидеть не засыпая, начинается именно в это время? Это никогда не было ясно ей. Но, сейчас, когда начинался новый день не спала впервые переживая все ощущения, что не могла представить себе ранее, будто первооткрыватель нового материка, страны, ну, или хотя бы, на крайний случай, какого-то острова.
Проснулась первой. Смотрела на отца. Как тот спит. Не храпел. Да и не знала ещё, что это такое. Единственное чего ей хотелось сейчас – это подойти к окну и посмотреть на башню. Нет не который час интересовало её прежде всего, а то, скоро ли раздастся бой часов.
Тихо встала и подошла на цыпочках, стараясь, чтоб ни одна доска на полу не скрипнула.
Ещё несколько минут и часы начнут бить. Как ни старалась бабушка, не могла научить внучку определять время по часам. Только лишь счёт, да и то, всего лишь до десяти получался у неё. Но, Лера уже умела отличать минутную стрелку от часовой. И теперь видела; почти целых полчаса осталось до того момента, как часы начнут бить.
Ждала.
Но, вернувшись в постель, уснула опять.
Вздрогнув, проснулась от первого удара. Показалось; проспала ещё целую ночь, хоть и знала; всего полчаса прошло с того момента, как подходила к окну.
Загибала пальцы на руках, чтоб не сбиться.
Шесть.
Раскладушка заскрипела. Папа переворачивался на бок.
Семь,
Укрылся с головой.
Восемь,
Снял с головы одеяло. Посмотрел на дочь.
Она тут же спряталась под своим, сдерживая улыбку.
Часы больше не били.
– Сегодня я за тобой не буду заходить.
– Почему? – вынырнув из-под одеяла, испуганно спросила.
– Потому, что я уже тут, – улыбнулся отец.
– Ответная улыбка поползла по лицу дочери.
Глава IV. Молчишь.
Всегда думала, почему родилась в России. Как только начала что-то понимать в жизни, задумалась почему создаёт свои игры таким образом, что подразумевают держаться от остальных в сторонке. Нет, не избегала других детей. Не понимала ещё почему, но, каждый раз, когда кто-то просился в её игры, видела, не только не принимают её замыслов, но и норовят разрушить все её песочные «города», выкорчевать «деревья», сделанные из цветочков кустарника, что рос на узкой полоске земли вдоль забора детского сада, находящегося в двухэтажном, с облупившейся штукатуркой, «стекающим» по склону бывшей скалы, а теперь улицы, дому.
Не догадывалась тогда, для того чтоб занять себя, в отличие от других детей ей ничего не требовалось, кроме того, что могла дать сама окружающая её природа. Круглые, омытые Балтийскими штормами камни, когда-то бывшие осколками гранита, остатки старого штакетника, коробок из-под спичек – всё это словно невзначай подбрасывал ей сам город, будто говоря; – Для того, чтоб создать что-то не требуется использовать уже созданное кем-то, достаточно всего лишь подобрать то, из чего и состоит мир, ведь у него так много составляющих. Гораздо больше, чем то что создали люди, живущие в нём.
После детского сада, по пятницам, стал иногда приводить Леру к бабушке. Да и он находился ближе к её чем к маминому дому. Там оставались до вечера субботы.
Нравилось ночевать в этом старом доме. Любила его больше чем тот, где жили всей семьёй.
У них была своя комната в квартире маминых родителей, приехавших из Киева. Как востребованные специалисты, они получили трёшку в новом доме. Это было слишком много в те времена для семьи из трёх человек. Степан Григорьевич был перспективным работником, и на север согласился ехать только убедившись в наличии третьей комнаты, которая, впрочем, так и осталась гостиной. Лера, не любила её, особенно из-за телевизора, что занимал самое лучшее место, организовывая вокруг себя всю мебель, с чем не могла согласиться.
Небольшого роста, коренастый, лысеющий спереди и от того с большим лбом казался уверенным в себе человеком, никогда не меняющим своих решений. На фоне этого врождённое немногословие придавало ему некую суровость.
Боялась своего деда, веря ещё в соответствие внешнего вида и, как правило скрываемых людьми истинных, внутренних качеств. Он же, в свою очередь, догадываясь об этом, ничего не мог сделать лучше, как иногда подарить внучке «билетик», как он говорил, протягивая ей аккуратно сложенную вдвое «трёшку», а, изредка даже и «пятёрку».
Мало тратил на свои нужды, старался откладывать на значимые покупки. «Волга», что была куплена им практически новой, у самого директора порта, всегда намытая и блестящая, хранилась в гаражах на заднем дворе, что остались ещё от снесённого, стоявшего на месте их дома старого здания, построенного до революции. Изредка возил всех на дачу, что пока ещё была просто участком, полученным от его работы.
Чуть выше его, на полголовы, Зинаида Матвеевна, любила своего мужа, а может просто боялась за строгость, что исходила от него. И, хоть на деле и понимала – это напускное; не искушала судьбу, не навязывая своё мнение по тому, или иному вопросу. Оставшись многословной, с годами многое переняв у своего мужа, стала не только понимать его умение кратко выражаться, но и в чём-то похожей на него, повторяя за ним жесты, взгляды. Если он с ней о чём-то разговаривал, то не фразами, а словами, так, как вряд ли мог слеплять из малого словарного запаса предложения. Научился с годами пользоваться словом так, что каждое можно было понимать во многих значениях и смыслах. Этим даром в наши дни уже не обладает никто, применяя много лишних, пустых, мало прибавляющих смысла к сказанному.