Часовщик
Шрифт:
— Мной Отец пожертвовал, а тебе позволяет все…
— Старый стал… — выдавил Бруно.
Он частенько видел, сколь многое разрешают состарившиеся родители своим последышам.
— Нет, — покачал сияющей головой сводный брат. — Не в этом дело. Просто ты талантлив. Ты действительно Мастер…
Бруно вздохнул. Он всегда знал это, но сегодня ему вовсе не казалось, что он сумеет принять огромное отцовское наследство целиком.
— Ты сумеешь, — улыбнулся Христос. — Главное, не пытайся никого превзойти и просто делай то, к чему призван. Будь уверен, имеющие уши то, что Я сказал, услышали. Остальные — твои.
Гаспар
Надо сказать, знавший Гаспара лишь по архивной переписке, отец Клод был поражен тем, что увидел.
— Архивариусов у меня достаточно, — глядя снизу вверх на восседающего на двух крепких монахах гиганта, предупредил ведущий историк Церкви. — Теософы мне тоже не нужны; проку от них никакого. Мне нужны практики. Такие, как ты. Или как те восемь человек, что я нанял вместе с тобой.
Гаспар удовлетворенно рассмеялся и подал знак носильщикам, чтобы его усадили на стул. Но когда отец Клод обрисовал главную проблему, он призадумался. Тридентский собор 34 уже лет тридцать не мог сделать простейшую вещь — ввести единый христианский календарь.
34
Тридентский собор — вселенский собор католической церкви, заседал в г. Тренто и в Болонье
— Святые отцы уже до драки дошли, — пожаловался отец Клод, — а толку — чуть.
Собранные со всей Европы теософы не могли договориться о том, сколько лет от сотворения мира прошло на самом деле. Данные византийского календаря не совпадали с данными Блаженного Августина, и те и другие отличались от данных Иеронима и Феофила. И даже у дотошных евреев различие в датировках доходило до 2112 лет.
— А пока нет единой шкалы, мы не сможем договориться даже о дате рождения Иисуса, — печально признался отец Клод. — А без этого… сам понимаешь…
Гаспар прикусил губу. Шкала событий от сотворения мира была единственной опорой, а при таком разбросе датировок Иисус мог родиться как 500, так 2500 лет назад.
— А вы не пытались идти к дате рождения Спасителя от дня сегодняшнего? — поинтересовался он. — От Папы к Папе… из настоящего — в прошлое.
Отец Клод язвительно улыбнулся, подошел к ближайшему стеллажу и вытащил две подшивки желтых от времени документов.
— Вот булла Бенедикта V, а здесь — булла Бенедикта VI. Ты их отличишь?
Гаспар и сам уже понял, что сказал глупость. Пап никто никогда не нумеровал, а дата на буллах была одна — день месяца и число лет, прошедших от избрания Папы. Безо всякой привязки к противоречивым шкалам «от сотворения мира». Даже лучшему теософу этот гордиев узел священного беспорядка было не разрубить. Здесь и впрямь нужен был практик.
Амир контролировал каждый шаг повара и раздатчика, жестко следил затем, чтобы воду «варили», а котлы отмывали от остатков пищи, и все получилось. Как только рабы перестали получать тухлятину, падеж иссяк сам собой.
— Будем
Но он ошибался. Едва судно пристало к дыхнувшему пряным запахом цветения зеленому берегу, погибла та рабыня, за которую хлопотал Амир, — пятнадцатая. Амир следил за ее умиранием все последние две недели, видел все симптомы, но определить болезнь так и не сумел — недоучился.
А потом конвоиры начали дергать за цепь, рабы, оскальзываясь в устлавшем полы трюма дерьме, побрели наверх, и Амир получил расчет и одним из последних спустился на берег. Дикарей уже передавали из руки в руки тощему, с желтым от тропической лихорадки лицом монаху, а на берегу стояла, наверное, половина всего поселка.
— Из Кастилии кто есть?! — встречая немногих пассажиров, кричали из толпы.
— Из Наварры никого?!
— Мусульмане здесь есть?! Ну хоть один?
Амир улыбнулся и поднял руку.
— Кто тут мусульман ищет?
— Друг! — тут же накинулись на него двое. — Ты откуда? Из Гранады?
— Арагонец я, — не в силах отбиться от объятий, рассмеялся Амир. — А в Гранаде только учился.
— Ну что? Ты, конечно, к нам? Давай, брат, не прогадаешь!
— Контрабандисты? — прищурился Амир. — Я не против. Работа знакомая.
— Не-е… — затрясли головами новые знакомцы. — Контрабанда у нас за голландцами. Злющие… чужих в свое ремесло ни за что не пустят!
— А кто вы тогда?
Новые знакомцы рассмеялись и повели его прочь от медленно расходящейся толпы, в тень огромных, втрое выше, чем в Арагоне, деревьев.
— Черных видел? Сегодня привезли…
— Ну…
— Сегодня же наши будут. Всех уведем.
Они тронулись в путь сразу.
— На ночь глядя каплуны никуда не тронутся, — на ходу объяснял вожак — плотный, невысокий марокканец с библейским именем Муса. — А к утру мы уже все приготовим.
— Вы здесь что, — поднял брови Амир, — совсем Церкви не боитесь?
Муса захохотал:
— Здесь они нас боятся! Пробовал один каплун Инквизицию ввести, так его баски раздели, на столе животом вниз привязали, вынесли стол на площадь, и всю ночь, кто хотел и чего хотел, ему засовывал! А утром выгнали…
Амир неловко рассмеялся.
— И много… желающих было?
— Да с ним весь город породнился! — захохотали товарищи Мусы. — От Наварры до Старой Кастилии!
Отсмеявшись, Муса начал рассказывать, как здесь что, и Амир не переставал удивляться. Конституции фуэрос, казалось, напрочь истребленные Церковью, здесь, под тропическим солнцем, снова расцвели. Каждый прибывший тут же примыкал к своим, и каждый народ или народец прочно занимал свое место под солнцем — как в ремесленном цеху. Евреи сняли пробы и опознали в здешних реках золото. Арагонцы весьма успешно разводили скот. Кастильцы заложили сахарные плантации. Ну а мориски, которых все звали мамелюками 35 , промышляли кражей рабов, которых они продавали кастильцам и арагонцам за золото, которое все они выменивали у евреев. — Я тебе говорю, Амир, здесь хорошая жизнь! — размахивал руками Муса. — И люди — не чета Европе. Каждый — сам себе сеньор!
35
Мамелюки (исп. mamelucos) — в данном случае охотники за рабами. Другое наименование, «паулисты», — (исп. paulistas) от названия г. Сан-Паулу