Часовые любви
Шрифт:
Удивившись, мужчина присел за столик.
— Скажите, вы не припомните женщину, для которой вы недавно вызывали «скорую помощь»?
— Она умерла?
— Нет, то есть мы не знаем, что с ней. Она может быть моей родственницей, потому что… — Дальше Регина не могла подобрать слов.
— Вы не волнуйтесь. Я сейчас вам все расскажу. Я помню этот случай хорошо. Ко мне потом два раза милиция приходила. Так что мне не впервой рассказывать.
Она часто заходила к нам, — посмотрев виновато сначала на Людвига, а потом на Регину, сообщил хозяин. — Тихая такая, придет, посидит, рюмку водки закажет.
— Дама?
— Да нет, моя постоянная клиентка. К даме мужчина попозже присоединился. Того я мельком видел. Что заказывали, не скажу. Уходили порознь. Сначала он, потом дама. Я эту даму опознал. Ее часто в газетах фотографировали. Она жена спортсмена известного. Вы уже такого не помните. Берцев по фамилии. В советские времена вся страна по нему с ума сходила. Я тоже. И милиционерам про все это рассказал.
— А мужчина? Тот самый Берцев и был?
— Нет, — покачал головой хозяин. — Мужик совсем другой. На охранника похож. Здоровый такой и глаза в разные стороны бегают.
Поздно вечером, когда я рюмочную закрывать стал, решил глянуть, что делается у черного хода. Мы зимой им не пользуемся. Снега много. Чистить никого не заставишь. Летом тару из-под бутылок храним. Грузовик въехать может. А зимой хлам всякий собирается. Темно там, никакого освещения. Даже бомжи не заглядывают.
А мне словно что-то в голову ударило в тот вечер. Дай, думаю, проверю, дверь, наверное, всю снегом завалило. Если что, пожарные с меня три шкуры сдерут. Ведь второй выход должен быть обязательно. Ну, толкаю я дверь черного хода и смотрю, кругом белым-бело, все снегом заметено, а в сугробе будто кто-то лежит. Лежит и не шевелится. Ну, думаю, какой-нибудь подгулявший мужик заполз. Мне этого не надо, чтобы он замерз тут, у меня под носом. Затаскают, если что. Фонарь взял, и мы с парнишкой моим, официантом, к лежащему пробрались. Глянули, а это женщина!
Мало того, клиентка наша постоянная. И голова разбита. Кровь струйкой так сочится. Мы ее потрогали. Жива. Но уже колеет от холода. На дворе минус двадцать, а она распахнутая, будто кто-то нарочно ей пуговицы расстегнул. И следы до арки, через которую ее сюда заманили. Я сразу и в «Скорую», и в милицию позвонил. Они почти одновременно приехали. Милиция, та вообще разбираться не стала, как узнали, что часто сюда заглядывает, так и рукой махнули. Колдыбнулась сама или подралась. А я-то знаю, что она тихая была, никогда ни с кем не скандалила. Сядет и просто на посетителей смотрит. Никогда не напивалась, на своих ногах уходила. Интеллигентная и молодая. Да на вас чем-то, девушка, походит. Не мать ли ваша? Хотя нет, и ростом вы не в маму, и цветом глаз не похожи.
— Кто отец? — не понял Людвиг.
— Хозяин решил, что вы мой отец, — перевела Регина.
Людвиг, вздрогнув, посмотрел на нее:
— С чего он взял?
— Говорит похожи.
— Спасибо, вам, — поблагодарил немец хозяина заведения и положил на стол сотню.
— Если что понадобится, приходите еще. — Явно обрадованный чаевыми, хозяин проводил их до дверей.
— Наверное, еще придем, — пообещал Людвиг.
— Вы думаете, что точно Маша? — выйдя на улицу, спросил Людвиг.
— Да, — отозвалась Регина.
— Откуда?
— Вот, мне парнишка-официант перед выходом в руки сунул.
— Что это? — Людвиг посмотрел на предмет, который держала в руках Регина.
Это была старенькая перчатка.
— Машина?
— Да.
— Почему он сразу нам ее не отдал? Или когда милиция приходила?
— Боялся впутаться. Он ведь нелегал. Не заметили, что у него глаза узкие? Им неприятностей не надо. И еще он мне рассказал, как мама этой женщине грозила. Они про деньги разговаривали. Мама ей говорила, что если она их не вернет, то о грехах ее все узнают. Иными словами, у мамы компромат на собеседницу имелся.
Глава двадцатьчетвертая
Утром, ровно в восемь, Регина и Людвиг встретились у дверей больницы.
— Пришел? — спросили они вчерашнюю девушку, дежурившую в регистратуре всю ночь.
— Кто?
— Врач, который принимал женщину, которую мы разыскиваем.
— А-а, это вы? — узнала она вчерашних посетителей. — Я сейчас узнаю, — закивала она и набрала номер. — Его сегодня не будет, — виновато вздохнув, сообщила голубоглазая регистраторша после разговора по телефону.
— Почему?
— Не знаю. И завтра тоже его не будет. Может, он отгулы взял?
— А кто вместо него?
— Никого. Вы можете поговорить с главным, но он, наверное, вам не сможет помочь.
— Почему?
Девушка молчала.
— Что-нибудь случилось?
— Нет. Он был против, чтобы Юрий Анатольевич ее в частную клинику отправлял.
— Почему?
— Боялся, что с него спросят. Таких в интернаты для инвалидов как неизлечимых больных отправляют…
— Кто спросит?
— Ну вот вы пришли за ней. А ему сказать нечего. Так бы адрес интерната дал, и дело с концом. Но Юрий Анатольевич сказал, что в интернате она точно умрет, поэтому…
— Вы нам телефон этого врача подскажете? Я ему позвоню, — решительно произнесла Регина.
— У него нет телефона. Он недавно переехал. Сотовый никому не дает. А то пациенты его звонками замучают.
— Хорошо, а адрес у него есть? — переставая верить в неправдоподобную историю, напирала Регина.
— Адрес? Хорошо, — роясь в каких-то бумажках в столе, сказала медсестра, — я вам его сейчас найду. Но вы же не поедете к нему? Он где-то у черта на куличках живет.
— Поедем.
— Пишите.
Юрий Анатольевич долго не открывал.
— Вы кто? — спросил он в приоткрытую щелку, прикрывая голое тело простыней и сонно жмурясь.
— Простите. — Регина постаралась изобразить подобие улыбки. — Нам дали адрес в больнице.