Частная жизнь Пиппы Ли

Миллер Ребекка

— Попробуем снова? — неуверенно спросила она, и я кивнула.

В общем, мы немного отклонились от сюжета романа. Сначала я поверить не могла, что участвую в подобных забавах. Поймите правильно: порезав палец, я, как и все, вскрикиваю «ай!». Но обстановка, декорации, сложные узлы, которыми меня привязывали к кровати, столу или батарее, делали боль не похожей на ту, что возникает при порезе или ушибе. Если били тростью, пороли ремнем или секли хлыстом достаточно долго, зудящая кожа становилась холодной как лед, и мне удавалось через боль пробиться в другой мир, другую реальность, где практически не работало зрение. Там я одновременно чувствовала покой, тишину, опустошенность и эйфорию. Другими словами, кайф, как у счастливых людей, после испытаний утвердившихся в своей вере (однажды по телевизору показывали: вне себя от блаженства,

они вздымают руки к небу). Подобный экстаз я испытывала лишь в те несколько недель с Кэт и Шелли. Впоследствии у меня ни разу не получалось пробиться сквозь боль. Или просто совесть не позволяла.

Лихорадка

Разве могли мы предположить, что у тети Триш поднимется температура и она придет домой пораньше? Повернув ключ в замке, тетя услышала, как из ее собственной спальни доносится громкий вокал Глэдис Найт, а через секунду ее взору предстала следующая картина: я стою на четвереньках, прикованная наручниками к кровати, Шелли, задрав пышную юбку моего платья, хлещет меня по попе, а Кэт нас фотографирует. «Здорово! Классно! Стоп! Не шевелитесь!» — командовала она.

Подняв голову, я увидела тетю Триш, бледную, дрожащую то ли от лихорадки, то ли от ужаса.

В тот вечер тете пришлось вызвать полицию и смотреть, как возлюбленная спасается бегством. Когда Триш, обессилев от гриппа и страданий, заснула, я собрала вещи и потихоньку ушла. Ждать ее пробуждения я просто не могла: было слишком стыдно.

Кроме тети Триш в огромном городе у меня имелся всего один знакомый — диабетик Джим с ампутированным мизинцем на ноге. Он жил в Бруклине на цокольном этаже дома с небольшим садом. Квартиру он снимал практически бесплатно, потому что его старинный приятель Рой, наркодилер возрастом чуть за пятьдесят, хранил часть зелья среди метел, стоявших в чулане Джима, и в других укромных уголках квартиры. Время от времени Джим и сам приторговывал наркотиками Роя. Кэт несколько раз приводила меня к нему в гости. Джим угощал нас черным кофе и песочным печеньем, а перед самым уходом вручал Кэт коричневый бумажный пакетик. Такой заработок и пособие по инвалидности позволяли ему заниматься искусством и посещать светские тусовки. Возможно, до прожиточного минимума он не дотягивал, но без денег не сидел и принял меня в своем скромном жилище как королеву.

Опуская спортивную сумку на блестящий, выкрашенный в гранатовый цвет пол, я понимала, что срываюсь с обрыва знакомого мне мира в опасный вакуум. Тетя Триш была членом семьи, родным человеком, а Джим — чужой территорией, новой жизнью. Вот Сьюки взбесится, если узнает! Однако эйфория смешивалась с чувством вины. Я позвоню ей, обязательно позвоню! Потом… Сейчас же я сидела за кухонным столом, пила крепкий кофе, сваренный на забрызганной краской плите, и ела песочное печенье. От горячей жидкости сладкие кусочки таяли во рту. Сквозь стеклянную дверь черного хода виднелся сад, обнесенный забором из старых разноцветных дверей.

Каждая мелочь в маленькой квартирке была призвана восхищать, удивлять или поражать. Полки ломились от книг самой разной тематики, от наскальной живописи до ракетостроения: «Монашеские ордены: путь сквозь века», «Секреты голограммы»… В первый день я несколько часов подряд листала книги по искусству, знакомясь с творчеством художников, особенно Пьетро делла Франчески, Боннара, Мане и Поллока. Собственные творения Джима стояли аккуратным рядом, лицом к стене. Явно смущаясь, он повернул одно из них и показал коллаж, собранный из бесчисленных клочков бумаги, билетов в кино, газетных вырезок и этикеток. Сложная, наверняка потребовавшая маниакального терпения работа чем-то напоминала пейзаж из детского набора «раскрась по цифрам». Вернее, напоминала до тех пор, пока я не увидела фигурки, притаившиеся среди кустарника и скал: распутных девушек с пивных бутылок, добродушного великана с упаковки порошка «Мистер Клин», обнаженную красотку с календаря. Джим ксерил картинки и подгонял одну к другой так, чтобы рекламные персонажи казались злыми эльфами, укрывшимися среди идиллического, созданного из отбросов пейзажа.

Джим редко продавал свои творения, не сотрудничал ни с одной галереей, но был фанатически предан искусству. Вставал он поздно, часов в одиннадцать-двенадцать, затем совершал замысловатый туалет: на желтоватую кожу лица наносил тональную основу «Элизабет Арденн», а на редеющую шевелюру — черный крем

для обуви и лишь потом принимался за работу. Джим рылся в урнах, собирая клочки бумаги, обрывки тряпья, проволоку, волосы — любой материал, способный обогатить цветовую палитру и текстуру его коллажей. Вместо арендной платы он порой отсылал за сырьем меня — тогда наступал мой черед перебирать содержимое мусорных баков, уличных лотков и магазинных полок в поисках «кровавого алого» или «самого чистого лазурного».

Недалеко от нового дома я отыскала ресторан, где каждый день, начиная с трех часов, оттачивала профессиональные навыки. В девять, когда я заканчивала, Джим только-только набирал обороты. Я восхищалась его способностью трудиться целый день, в перерыве готовить для нас двоих какое-нибудь оригинальное блюдо из макарон, затем снова погружаться в свои проекты на шесть-семь часов, выкуривать косячок и на заре идти на боковую.

Джим очень удивился, когда однажды я вернулась домой полуживая от усталости и, глядя, как он выкладывает на очередной коллаж обрывок розовой бумаги, попросила:

— Дай попробовать!

— Что именно?

— «Спид».

Джим посмотрел на меня и, как ни старался, не смог сдержать улыбки:

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю — и все.

— Сколько тебе лет? — наморщил лоб Джим.

— Семнадцать.

— Аттестат уже получила?

— Поэтому и прошу куколку. В следующий четверг у меня экзамен, нужно заниматься.

— Ладно, попробуешь, — согласился Джим, — только не переборщи с дозой, иначе к четвергу свихнешься!

Итак, из кособокой глиняной чашки, которую держал на полке рядом с морской солью, Джим достал блестящую голубую таблетку овальной формы, и я ее проглотила. Действие почувствовалось сразу, словно запах аммиака. Все предметы в комнате вдруг стали четкими, необыкновенно чистыми и яркими. Такой бодрой, энергичной и целеустремленной я не была с тех пор, как в тринадцать лет выпила сразу десяток таблеточек Сьюки.

— Когда глотаешь калики, главное не открывать рот, — объявил Джим. — Ведь потом его уже не закроешь!

Я удалилась в импровизированную спальню, на кушетку, отделенную от территории Джима отрезом старого розового шелка, и прочитала два учебника подряд: один по истории, второй по математике. Непонятный до сих пор материал вливался в мозги, словно растопленное масло в тесто для блинов.

Я выползла из своей берлоги похвалиться перед Джимом: мол, вот какой умной стала! Он восхитился, и пошло-поехало… Мы проговорили шесть часов кряду: выводили столь глубокие и важные истины, что сами же диву давались, почему никто не додумался до этого раньше. Джим даже конспектировал: такими замечательными казались идеи. В конце концов нас все-таки сморил сон. Пробудившись через несколько часов, мы подняли записи, сделанные во время джем-сейшена, и увидели перлы вроде: «Камбала — донная рыба, поэтому во избежание депрессии ее не следует есть с морковью и другими корнеплодами, ВЕДЬ ПИТАНИЕ — ОСНОВА ОСНОВ». Перлы потрясли меня до глубины души, а Джим лишь кивнул и грустно улыбнулся. Раскрыв учебники математики и истории, проглоченные накануне ночью, я не вспомнила практически ничего, помимо глав, разобранных прежним «бестаблеточным» способом. Пришлось вернуться к старой доброй зубрежке. Так или иначе, экзамены я сдала и аттестат получила.

Как ни странно, у Джима имелась подружка, сорокалетняя шведка по имени Олла. Она была художницей, прекрасно относилась к своему приятелю, да и против меня не возражала. Иногда мы втроем выбирались в музеи и кино. Джим с Оллой рассказывали о живописи, ее истории, основных канонах и задачах. Вскоре я научилась различать отдельные периоды и направления. А еще полюбила ходить в галереи и даже составила собственное мнение о современном искусстве.

Джим столько раз напоминал о своей безобидности, что я решила: секс для него больше не существует. Дома во время отдыха он нередко снимал носки и задирал ноги на спинку дивана. Аккуратная выемка на месте ампутированного пальца заставляла воспринимать его не как мужчину, а как абстрактную фигуру, убогий манекен. Однако Олла всегда была с ним нежна: обнимала, целовала и на час-полтора уводила в спальню, пока я сидела в саду, мыла посуду или отправлялась на прогулку. Я искренне привязалась к этой женщине и очень старалась не создавать проблем. После случившегося с мистером Брауном и тетей Триш, я боялась сломать чужую жизнь, да и оказаться на улице тоже боялась.