Чехия и чехи. О чем молчат путеводители
Шрифт:
Недавно произошел небольшой международный скандальчик: Чехия к открытию очередной сессии Европейского Союза вручила ему в дар скульптурную композицию, сработанную шаловливыми ручками Давида Черного. Каждую страну ЕС аллегорически изображала определенная часть композиции. Ну вы можете себе представить… Болгарию, например, символизировали так называемые «турецкие уборные», т. е. примитивные дырки в помосте… Чехия вынуждена была принести извинения. Властями Праги был почему-то отвергнут очередной гениальный проект Черного: он предлагал на карнизе помпезного Национального театра усадить десятиметровую статую мастурбирующего мужчины, причем из соответствующего места у него периодически бы извергались клубы пара и брызгала вода. Обиженный скульптор в отместку публично заявил, что для него прототипом чеха является «плохо перемешанная, неинтересная и кнедликообразная масса, пропитанная пивом».
Склонность к абсурдистскому юмору у чехов явно присутствует. Недаром у них на ура идет наш Даниил Хармс. В семидесятые годы ансамбль, состоящий из нескольких мужиков, исполнил незамысловатую песенку про страшного Ёжина, который живет в моравских болотах и пожирает проезжающих мимо путников, в первую очередь пражан. Победить его можно только ядохимикатами, распыленными с самолета, что герой песни и сделал, попросив в награду полколхоза и председательскую дочь в жены. У нас до сих пор скачивают эту песенку из Интернета, слушают, говорят: «Какая тупость… какая нудятина…», потом неожиданно для себя затягивают: «Ёёё-жин с бааа-жин», плюются – и опять начинают напевать. В наших КВНах звучит она постоянно, в исполнении резидентов «Камеди Клаб» и т. д. Поищите…
И все-таки определить самое характерное для чешского юмора, непосредственно завязанное на национальный характер, возможно. И я думаю нам с вами это по силам. Карел Чапек, прекрасный чешский писатель, проложил нам прямую дорогу своей фразой: «Юмор – это всегда немножко защита от судьбы!» Вспомните про чешский характер: пассивное сопротивление, приспособляемость, здоровый, жизнеутверждающий цинизм, позволяющий выжить при любом абсурде, сохранив основные чешские жизненные ценности, а именно самоуважение, здравый смысл, любовь к привычному укладу жизни, спокойной и уютной. Чех, он какой – снаружи мягкий, а внутри… Где сядешь – там и слезешь. У нас на военных сборах популярна была поговорка: «Нас… а мы толстеем». Сейчас думаю, не из Чехии ли ее занесло? По существу весь «Бравый солдат Швейк» у Гашека и состоит из подобных шуток: на каждую абсурдную, трудную, а то и смертельно опасную ситуацию у Швейка находится уморительная байка (всего их в романе насчитали двести). Расскажет Швейк такую байку с безмятежно-глуповатым лицом, и мир вокруг становится чуть уютней, чуть легче уже вынести все невзгоды. Даже если «ужас», то не «ужас, ужас, ужас». Неделю назад десять лет дали? Ну вот видите – семь дней уже отсидели! «Теперь сидеть в тюрьме – одно удовольствие! Никаких четвертований, никаких колодок. Койка у нас есть, стол есть, лавки есть, места много, похлебка нам полагается, хлеб дают, отхожее место под самым носом. Во всем виден прогресс».
Еще называют чешский характер вообще и чешский юмор в частности философским. Я таких слов немного пугаюсь в силу недостаточной образованности. Ан нет, я тут вовремя вспомнил афоризм: «Женитесь смело. Если попадется хорошая жена, станете счастливым человеком. Если плохая – станете философом». Ну в таком смысле мне понятно. «Никогда так не было, чтобы никак не было», – говаривал Швейк, а вместе с ним и многие чехи. Если эту идею выразить умными словами, то придется процитировать некоего Тейге (из книги Радко Пытлика «Швейк завоевывает мир»): «Ирония, признак высоты духа, возвышенное веселье при виде ярмарки безумия, последний резерв жизнелюбия». В 2002 году во время страшного наводнения разбушевавшаяся Влтава смывала с берегов и несла дальше по течению «все, что нажито непосильным трудом», – дома, сараи, дачи… Тут же в Чехии родился анекдот: «Объявление. Продается дача. Можно посмотреть: утром у Будеевиц, днем в Праге, вечером в Усти-над-Лабем». Кстати, Влтава тогда унесла также и тюленя из пражского зоопарка. Его выловили аж в Эльбе (куда впадает Влтава), в районе Дрездена. Но от переживаний тюлень вскоре скончался. Думаю, потому что не обладал жизнеспасительным чешским чувством юмора.
Теперь я сам убедился, что «швейковский юмор», отнесенный к чешскому юмору вообще, – это не стереотип, не натяжка, а действительно конкретное и точное определение, если ухватить саму его суть: сарказм, самоирония, последний резерв жизнелюбия. Переводчик в предисловии к книге полюбившегося мне Михала Вивега написал: «Типично швейковский юмор». Поначалу я отнесся к этому скептически: не очень-то похоже. Ну понятно, средний читатель у нас только Гашека и знает, поэтому теперь ко всему комическому в Чехии цепляется определение «швейковский, гашековский». Ан нет, если глубже копнуть…
В книге «Лучшие годы – псу под хвост» описывается жизнь (вернее, выживание) интеллигентной чешской семьи в нелегкие годы «нормализации», то есть со времени похорон Пражской весны под гусеницами танков вплоть до бархатной революции. Ох, и хлебнули они! Переезд из Праги, подальше от политики, унизительная работа, не соответствующая уровню образования и способностям, ужасные жилищные условия, постоянные компромиссы с собственной совестью, страхи, приведшие отца семейства к психическому расстройству… Только читая эту книгу (а я вам ее настоятельно рекомендую), вы, скорее всего, будете не ужасаться и сочувствовать героям, а постоянно хохотать. Настолько уморительно описано все это не по годам наблюдательным и ироничным вундеркиндом Квидо, еще в детсадовском возрасте читающим Монтеня и критикующим систему дошкольного воспитания. «Третье октября 1968-го. Детский сад, за исключением учительницы Гайковой и творога с малиной, отражает плачевное состояние нашего дошкольного воспитания. Я им это тоже сказал». «5 октября 1968-го. Сегодня в детском саду я отказался от пирожного в пользу Ярушки Мацковой. Во время мертвого часа она в награду показала мне свою пипку». «23 ноября 1968-го. Утром, играя в кегли, я сшиб портрет президента Людвика Свободы, стекло разбилось и прорезало пану президенту верхнюю губу, так что он немного стал похож на старого зайца. Ярушка Мацкова над этим очень смеялась. <…> Отец не хотел верить, что сделал я это нечаянно, и утверждал, что портрет можно сбросить, только играя в футбол или в баскетбол, но уж никакие в кегли…» [5] .
5
Кто помоложе, не поймет, но в сталинские времена за такие шалости можно было получить реальный срок, а во времена описываемые – тоже огрести неприятности, но не такие серьезные. Недаром отец Квидо так разволновался.
С иронией описывает Квидо цепочку компромиссов, на которые вынужден идти отец, чтобы обеспечить семье сносное существование. Нет, в компартию он не вступает, боже упаси, как можно так низко пасть! А в университет марксизма-ленинизма поступает, получив взамен ключи от квартиры. Следующие жертвы «богам карьеры» – это покупка у самодура-начальника щенка овчарки, несмотря на то что жена панически боится любых собак, и запись в заводскую футбольную команду, несмотря на катастрофическую свою неспортивность. Однако основной груз компромиссов взвалил на свои плечи сам маленький Квидо. Наступая на горло своим эстетическим вкусам, он согласился, нацепив пионерский галстук, выступать на всех заводских собраниях с идейными стихотворениями. «Я, братишка, выполнял за них грязную работу: один раз „И гордым будь“ для коммунистов завода, два раза „Песнь мира“ на уличном комитете – и папаша мог лететь в Лондон!»
Прочтя эту смешную, веселую книгу о совсем не смешных вещах, поневоле задумываешься: драма это или юмористика? Скорее не то и не другое. Хорошая чешская книга о чешской жизни и чешском характере, написанная с чешским юмором.
А вообще, очень они похожи на нас. Характер юмора у нас универсальный, всеобъемлющий. «Нам внятно все – и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений». И конечно, все сказанное про чешский юмор подходит и нам. Тем более что защищаться нам всю жизнь было от чего. Так что понять нам с чехами друг друга на волне юмора особенно легко. Что я и замечал неоднократно.
Моя постоянная собеседница, Марушка, работница маленького отеля, затерянного в лесах Моравии, вдруг выскакивает из дверей, согнувшись пополам и держась за живот от неудержимого хохота. Далее привожу ее слова в переводе с русско-чешского на русский. «Ой, не могу… ой, не могу! Меня Людмила (ее коллега, приехавшая с Украины. – В. П.) такому русскому стиху научила… такому стиху… Ой, не могу!» И она начинает читать, постоянно захлебываясь от смеха, к которому по мере приближения к последней рифме примешивается и смущение: «Говорит старуха деду:/„Я в Америку поеду“. /„Что ты, старая…“ Ой, не могу, ха-ха-ха… / „Туда не ходят поезда!“».
Ну что мы все о чехах да о чехах?! Как будто в Чехии, кроме них, ничего нет…
Культовые места
Плюнула с Карлова моста.
Участи туристов наличествует почти маниакальное стремление в любом месте забраться на самую высокую башню или горку и, астматически хрипя после преодоления двухсот – трехсот ступеней, утирая пот, обозреть окрестности. Это чуть ли не основная цель поездки. Я, за три посещения Парижа ни разу не поднявшийся на Эйфелеву башню, понять их все-таки способен. Иногда и меня удается уговорить на подобные глупости. Другое дело, что в Праге особого смысла в этом не нахожу: она ведь расположена на холмах, и чудные виды на город открываются и с Вышеграда, и с Пражского Града, где мы бываем на экскурсиях, и это без всякого экстрима. Однако когда экскурсовод рассказывает про большой зеленый Петршин холм, возвышающийся над Прагой, про некое подобие Эйфелевой башни на его вершине, а тем более про фуникулер, ведущий от подножия холма на самый верх… Почему-то одно слово «фуникулер» для некоторых обладает притягательной силой и заставляет принять решение угробить все свободное время на покорение вершин.