Чехов Том третий

Чехов Антон Павлович

–  Пропащий человек!
– махнул рукой Докукин.
– А когда-то речи в собраниях говорил, новую сеялку изобретал! Заездила ведьма человека! Эхх!

–  Досифей!
– послышался женский бас.
– Где же ты? Поди сюда, мух от меня отгоняй!

Досифей Андреич вздрогнул и на цыпочках побежал в спальню…

–  Тьфу!
– плюнул ему вслед Докукин.

ДИПЛОМАТ

(СЦЕНКА)

Жена титулярного советника Анна Львовна Кувалдина испустила дух.

–  Как же теперь быть-то?
– начали совещаться родственники и знакомые.
–

Надо бы мужа уведомить. Он хоть не жил с нею, но все-таки любил покойницу. Намеднись приезжал к ней, на коленках ползал и все: «Анночка! Когда же наконец ты простишь мне увлечение минуты?» И все в таком, знаете, роде. Надо дать знать…

–  Аристарх Иваныч!
– обратилась заплаканная тетенька к полковнику Пискареву, принимавшему участие в родственном совещании.
– Вы друг Михаилу Петровичу. Сделайте милость, съездите к нему в правление и дайте ему знать о таком несчастье!.. Только вы, голубчик, не сразу, не оглоушьте, а то как бы и с ним чего не случилось. Болезненный. Вы подготовьте его сначала, а потом уж…

Полковник Пискарев надел фуражку и отправился в правление дороги, где служил новоиспеченный вдовец. Застал он его за выведением баланса.

–  Михайлу Петровичу, - начал он, подсаживаясь к столу Кувалдина и утирая пот.
– Здорово, голубчик! Да и пыль же на улицах, прости господи! Пиши, пиши… Я мешать не стану… Посижу и уйду… Шел, знаешь, мимо и думаю: а ведь здесь Миша служит! Дай зайду! Кстати же и тово… дельце есть…

–  Посидите, Аристарх Иваныч… Погодите… Я через четверть часика кончу, тогда и потолкуем…

–  Пиши, пиши… Я ведь так только, гуляючи… Два словечка скажу и - айда!

Кувалдин положил перо и приготовился слушать. Полковник почесал у себя за воротником и продолжал:

–  Душно у вас здесь, а на улице чистый рай… Солнышко, ветерочек этакий, знаешь ли… птички… Весна! Иду себе по бульвару, и так мне, знаешь ли, хорошо!.. Человек я независимый, вдовый… Куда хочу, туда и иду… Хочу - в портерную зайду, хочу - на конке взад и вперед проедусь, и никто не смеет меня остановить, никто за мной дома не воет… Нет, брат, и лучше житья, как на холостом положении… Вольно! Свободно! Дышишь и чувствуешь, что дышишь! Приду сейчас домой и никаких… Никто не посмеет спросить, куда ходил… Сам себе хозяин… Многие, братец ты мой, хвалят семейную жизнь, по-моему же она хуже каторги… Моды эти, турнюры, сплетни, визг… то и дело гости… детишки один за другим так и ползут на свет божий… расходы… Тьфу!

–  Я сейчас, - проговорил Кувалдин, берясь за перо.
– Кончу и тогда…

–  Пиши, пиши… Хорошо, если жена попадется не дьяволица, ну а ежели сатана в юбке? Ежели такая, что по целым дням стрекозит да зудит?.. Взвоешь! Взять хоть тебя к примеру… Пока холост был, на человека похож был, а как женился на своей, и захирел, в меланхолию ударился… Осрамила она тебя на весь город… из дому прогнала… Что ж тут хорошего? И жалеть такую жену нечего…

–  В нашем разрыве я виноват, а не она, - вздохнул Кувалдин.

–  Оставь, пожалуйста! Знаю я ее! Злющая, своенравная, лукавая! Что ни слово, то жало ядовитое,

что ни взгляд, то нож острый… А что в ней, в покойнице, ехидства этого было, так и выразить невозможно!

–  То есть как в покойнице?
– сделал большие глаза Кувалдин.

–  Да нешто я сказал: в покойнице?
– спохватился Пискарев, краснея.
– И вовсе я этого не говорил… Что ты, бог с тобой… Уж и побледнел! Хе-хе… Ухом слушай, а не брюхом!

–  Вы были сегодня у Анюты?

–  Заходил утром… Лежит… Прислугой помыкает… То ей не так подали, другое… Невыносимая женщина! Не понимаю, за что ты и любишь ее, бог с ней совсем… Дал бы бог, развязала бы она тебя, несчастного… Пожил бы ты на свободе, повеселился… на другой бы оженился… Ну, ну, не буду! Не хмурься! Я ведь так только, по-стариковски… По мне, как знаешь… Хочешь - люби, хочешь - не люби, а я ведь так… добра желаючи… Не живет с тобой, знать тебя не хочет… что ж это за жена? Некрасивая, хилая, злонравная… И жалеть не за что… Пущай бы…

–  Легко вы рассуждаете, Аристарх Иваныч!
– вздохнул Кувалдин.
– Любовь - не волос, не скоро ее вырвешь.

–  Есть за что любить! Акроме ехидства ты от нее ничего не видел. Ты прости меня, старика, а не любил я ее… Видеть не мог! Еду мимо ее квартиры и глаза закрываю, чтобы не увидеть… Бог с ней! Царство ей небесное, вечный покой, но… не любил, грешный человек!

–  Послушайте, Аристарх Иваныч… - побледнел Кувалдин.
– Вы уже во второй раз проговариваетесь… Умерла она, что ли?

–  То есть кто умерла? Никто не умирал, а только не любил я ее, покойницу… тьфу! то есть не покойницу, а ее… Аннушку-то твою…

–  Да она умерла, что ли? Аристарх Иваныч, не мучайте меня! Вы как-то странно возбуждены, путаетесь… холостую жизнь хвалите… Умерла? Да?

–  Уж так и умерла!
– пробормотал Пискарев, кашляя.
– Как ты, брат, все сразу… А хоть бы и умерла! Все помрем, и ей, стало быть, помирать надо… И ты помрешь, и я…

Глаза Кувалдина покраснели и налились слезами…

–  В котором часу?
– спросил он тихо.

–  Ни в котором… Уж ты и рюмзаешь! Да не умерла она! Кто тебе сказал, что она померла?

–  Аристарх Иваныч, я… я прошу вас. Не щадите меня!

–  С тобой, брат, и говорить нельзя, словно ты маленький. Ведь не говорил же я тебе, что она преставилась? Ведь не говорил? Чего же слюни распускаешь? Поди, полюбуйся - живехонька! Когда заходил к ней, с теткой бранилась… Тут отец Матвей панихиду служит, а она на весь дом орет.

–  Какую панихиду? Зачем ее служить?

–  Панихиду-то? Да так… словно как бы вместо молебствия. То есть… никакой панихиды не было, а что-то такое… ничего не было.

Аристарх Иваныч запутался, встал и, отвернувшись к окну, начал кашлять.

–  Кашель у меня, братец… Не знаю, где простудился…

Кувалдин тоже поднялся и нервно заходил около стола.

–  Морочите вы меня, - сказал он, теребя дрожащими руками свою бородку.
– Теперь понятно… все понятно. И не знаю, к чему вся эта дипломатия! Почему же сразу не говорить? Умерла ведь?