Чехов Том третий
Шрифт:
Л е н т о в с к и й (звякая ножницами). Ужо надо будет урезать.
Л у н а (хмурясь). Не удрать ли? Судя по первому действию, из оперетки одна только грусть выйдет.
Р а ф а э л и (покупает у Сиротки картину Артура за тысячу рублей). Выдам за свою картину.
Ф а л ь к о н и (входит с графиней). В первом действии не нужны ни я, ни моя супруга, но тем не менее волею автора позвольте представиться… Моя супруга, изменщица. Прошу любить и жаловать… Если не смешно, то извините.
Г р а ф и н я (изменяет мужу). Беда быть женою ревнивого мужа! (Изменяет мужу.)
Г е с с е.
С и р о т к а (взяв от Рафаэли деньги, едет в Рим к Артуру, в которого влюблена. Для неизвестной цели переодевается в мужское платье. За ней едут в Рим все).
Л у н а. Какая смертоносная скучища… Не затмиться ли мне? (Начинается затмение луны.)
ДЕЙСТВИЯ II и III
Г р а ф и н я (изменяет мужу). Артур душка…
С и р о т к а. Поступлю к Артуру в ученики. (Поступает и киснет. Ей подносят венок honoris causa*).
____________________* ради почета (лат.).
А р т у р. Я влюблен в графиню, но мне нужна не такая любовь… Я хочу любить тихо, платонически…
Г р а ф и н я (изменяет мужу). Какой хороший мальчишка (заглядывается на Сиротку). Дай-ка я с ним поцелуюсь! (Изменяет мужу и Артуру.)
А р т у р. Я возмущен!
С и р о т к а (переодевается в женское платье). Я женщина! (Выходит за внезапно полюбившего ее Артура.)
П у б л и к а. Это и все? Гм…
Процессия: толпа людей, одетых лягушками, песет бумажного быка и две бочки.
О п е р е т к а (проваливаясь). Уж сколько на этом самом месте разных разностей проваливалось!
Л е н т о в с к и й (хватая проваливающуюся Оперетку за шиворот). Нет, стой! (Начинает урезывать ее ножницами.) Стой, матушка… Мы тебя еще починим… (Урезав, пристально смотрит.) Только испортил, черт возьми.
О п е р е т к а. Уж чему быть, тому не миновать. (Проваливается.)
ЭПИЛОГ
Апофеоз. Лентовский на коленях. Добрый гений, защищая Кассу с ребенком, стоит перед ним в позе проповедника… В перспективе стоят новые оперетки и Большой Сбор.
ВИНТВ одну скверную осеннюю ночь Андрей Степанович Пересолин ехал из театра. Ехал он и размышлял о той пользе, какую приносили бы театры, если бы в них давались пьесы нравственного содержания. Проезжая мимо правления, он бросил думать о пользе и стал глядеть на окна дома, в котором он, выражаясь языком поэтов и шкиперов, управлял рулем. Два окна, выходившие из дежурной комнаты, были ярко освещены.
«Неужели они до сих пор с отчетом возятся?– подумал Пересолин.– Четыре их там дурака, и до сих пор еще не кончили! Чего доброго, люди подумают, что я им и ночью покоя не даю. Пойду подгоню их…» - Остановись, Гурий!
Пересолин вылез из экипажа и пошел в правление. Парадная дверь была заперта, задний же ход, имевший одну только испортившуюся задвижку, был настежь. Пересолин воспользовался последним и через какую-нибудь минуту стоял уже у дверей дежурной комнаты. Дверь была слегка отворена, и Пересолин, взглянув в нее, увидел нечто необычайное. За столом, заваленным большими счетными листами, при свете двух ламп, сидели четыре чиновника и играли в карты. Сосредоточенные, неподвижные, с лицами, окрашенными в зеленый цвет от абажуров, они напоминали сказочных гномов или, чего боже избави, фальшивых монетчиков… Еще более таинственности придавала им их игра. Судя по их манерам и карточным терминам, которые они изредка выкрикивали, то был винт; судя же по всему тому, что услышал Пересолин, эту игру нельзя было назвать ни винтом, ни даже игрой в карты. То было нечто неслыханное, странное и таинственное… В чиновниках Пересолин узнал Серафима Звиздулина, Степана Кулакевича, Еремея Недоехова и Ивана Писулина.
– Как же ты это ходишь, черт голландский, - рассердился Звиздулин, с остервенением глядя на своего партнера vis-a-vis.– Разве так можно ходить? У меня на руках был Дорофеев сам-друг, Шепелев с женой да Степка Ерлаков, а ты ходишь с Кофейкина. Вот мы и без двух! А тебе бы, садовая голова, с Поганкина ходить!
– Ну, и что ж тогда б вышло?– окрысился партнер.– Я пошел бы с Поганкина, а у Ивана Андреича Пересолин на руках.
«Мою фамилию к чему-то приплели… - пожал плечами Пересолин.– Не понимаю!»
Писулин сдал снова и чиновники продолжали:
– Государственный банк…
– Два - казенная палата…
– Без козыря…
– Ты без козыря?? Гм!.. Губернское правленье - два… Погибать - так погибать, шут возьми! Тот раз на народном просвещении без одной остался, сейчас на губернском правлении нарвусь. Плевать!
– Маленький шлем на народном просвещении! «Не понимаю!» - прошептал Пересолин.
– Хожу со статского… Бросай, Ваня, какого-нибудь титуляшку или губернского.
– Зачем нам титуляшку? Мы и Пересолиным хватим…
– А мы твоего Пересолина по зубам… по зубам… У нас Рыбников есть. Быть вам без трех! Показывайте Пересолиху! Нечего вам ее, каналью, за обшлаг прятать!
«Мою жену затрогали… - подумал Пересолин.– Не понимаю».
И, не желая долее оставаться в недоумении, Пересолин открыл дверь и вошел в дежурную. Если бы перед чиновниками явился сам черт с рогами и с хвостом, то он не удивил бы и не испугал так, как испугал и удивил их начальник. Явись перед ними умерший в прошлом году экзекутор, проговори он им гробовым голосом: «Идите за мной, аггелы, в место, уготованное канальям», и дыхни он на них холодом могилы, они не побледнели бы так, как побледнели, узнав Пересолина. У Недоехова от перепугу даже кровь из носа пошла, а у Кулакевича забарабанило в правом ухе и сам собою развязался галстук. Чиновники побросали карты, медленно поднялись и, переглянувшись, устремили свои взоры на пол. Минуту в дежурной царила тишина…
– Хорошо же вы отчет переписываете!– начал Пересолин.– Теперь понятно, почему вы так любите с отчетом возиться… Что вы сейчас делали?
– Мы только на минутку, ваше-ство… - прошептал Звиздулин.– Карточки рассматривали… Отдыхали…
Пересолин подошел к столу и медленно пожал плечами. На столе лежали не карты, а фотографические карточки обыкновенного формата, снятые с картона и наклеенные на игральные карты. Карточек было много. Рассматривая их, Пересолин увидел себя, свою жену, много своих подчиненных, знакомых…