Чекисты рассказывают. Книга 5-я
Шрифт:
Неясностей было много. Деньги, вещи, документы остались на месте, похищено ничего не было. В дом преступники не заходили. Месть? За что? Ревность? Исключено. Какие-то старые связи? Но потерпевший последний раз был в селе много лет тому назад...
Гурский нажимал на работу группы по двум направлениям: изучение окружения семьи Ветровых и архивных материалов об арестах, расстрелах местных жителей в годы войны оккупантами, причастности к этому односельчан, расследованиях злодеяний фашистов и их прихвостней, судебных процессах над военными преступниками.
В Москве, по месту постоянного жительства Ветрова, расследование
Гурский не сомневался в том, что разгадка находится на месте преступления.
Внимание Гурского привлек протокол, составленный Ребровым. Он состоял из двух частей.
Ефим Радченко, местный житель, знал погибшего с детства. Их хаты стояли через дорогу. Ефим раньше часто встречался и беседовал с Ветровым. Ребров записал дословно:
«Человек он был отзывчивый, добрый, строгий — потому как командир, но справедливый. Хоть и стал полковником, а остался таким же простым человеком, как и до армии. С каждым поздоровается, поговорит, расспросит о жизни, а если нужно, и поможет. Каждый раз, когда приезжал в село, выступал с докладами о международном положении. Я ручаюсь, что врагов у него в нашем селе не было. Да и что ему было делить с кем? Когда мать умерла, он, не задумываясь, хату и все имущество отдал племяннице Варваре, которая жила у его матери и похоронила ее. А последние годы вообще не приезжал в село. Какие же могут быть у него враги в селе?»
Рассказал это Ефим Радченко утром. А в конце дня, возвратись с поля, где он работал со своим звеном, пришел снова к Реброву. Долго мялся, потом сказал:
— Не знаю, будет это иметь касательство к делу, но вы интересовались, не было ли ссор у Ветрова с кем-либо из наших селян... Так вот, дело было осенью, вскоре после войны, хорошо помню. Управились мы с полевыми работами и сыграли тут у одних свадьбу. Ветров как раз был в селе, в отпуск, значит, приехал. Тоже, понятное дело, пошел поглядеть, как люди гуляют.
С чего и как началось, не помню, только смотрю — Федор Дмитриевич стоит в стороне с молодым парнем, Семеном Жуком, младшим братом Варвары. Парень пустячный, ветрогон, я еще удивился: нашел себе собеседника Федор Дмитриевич. Но потом смотрю — разговор у них не мирный. Оба возбуждены, сердитые. Думаю: Семен, наверное, хватил лишку и теперь пристает к человеку, ну и подошел к ним. Слышу: Федор Дмитриевич уговаривает парня, просит успокоиться, не верить всякой болтовне. А Жук отвечает: «Я этого тебе не забуду. Ты руку приложил к этому, ты и никто другой». А потом прошел слух, что старшего Жука, отца Семена, который был полицаем, а после войны скрывался, арестовали и разоблачил его Ветров.
— А где сейчас этот Жук? — спросил Ребров.
— Говорят, в городе на мебельной фабрике работает. Точно не знаю. Видел я его года два тому назад.
На запрос Реброва поступило сообщение:
«Жук Семен Григорьевич работает на мебельной фабрике. В прошлом судим за хищение. В настоящее время характеризуется плохо. Его отец Григорий Степанович Жук во время оккупации был полицаем. После отбытия наказания проживал по месту рождения в селе Деркачевка, умер шесть лет тому назад. В Деркачевке
На вечернем совещании оперативной группы было решено поработать в лесу, где скрылись преступники.
Утром из района прибыл проводник с собакой.
Гурский сказал:
— Обратите внимание на выходы из леса со стороны Деркачевки.
Это был обычный лесок в лесостепной полосе — километров пять в длину и два в ширину. Но найти в нем что-нибудь было делом далеко не простым. Со времени совершения преступления прошло несколько дней, и в лесу побывало немало людей.
Искали долго, наконец внимание Галенко и членов опергруппы привлекла пустая бутылка зеленого стекла. Она валялась в кустах. Посудина сохранила еще запах самогона. Когда присмотрелись, то на примятой траве около куста обнаружили крошки хлеба. Собака взяла след, который привел к Деркачевке, но на окраине села он снова был утерян.
Гурский не впервые оказался в ситуации, когда время идет, а следствие стоит на месте и ухватиться не за что. Но привыкнуть к этому он не мог и всякий раз чувствовал себя скверно. В дверь негромко постучали.
— Войдите, — машинально сказал Гурский, пытаясь поймать обрывок своей мысли. В комнату вошла статная женщина и остановилась у дверей. Ее губы шевельнулись, и Михаил Игнатьевич скорее догадался, чем расслышал «здравствуйте».
— Проходите, пожалуйста, — Михаил Игнатьевич поднялся навстречу женщине. — Садитесь. Слушаю вас.
Наступила обычная пауза, во время которой собеседники решают, с чего начать разговор. Женщина была уже немолода, за пятьдесят. Михаил Игнатьевич вначале подумал, что она — дальняя родственница Ветрова и, вероятно, будет спрашивать о результатах расследования, и от этого ему стало еще больше не по себе. Женщина назвала себя и сказала, что работает преподавателем в школе соседнего районного центра.
— Вы не удивляйтесь моему приходу, — промолвила она с еле заметным южным говором. — Мне сказали, что вас интересуют люди, знавшие Ветрова. Я хорошо его знала... — Слезы не дали ей договорить, и она закрыла лицо платком, прошептав «простите».
Михаил Игнатьевич поставил перед ней стакан воды и произнес обычные в подобных ситуациях слова. Успокоившись, женщина начала свой рассказ. Она, Зинаида Ивановна Кваша, родилась и выросла в Яблоневке, с первого до седьмого класса училась с Федей Ветровым в одном классе. Затем Ветров учился в районе в десятилетке, а она — в педтехникуме. В сороковом он ушел в армию, служил на границе, а она начала учительствовать. Потом война...
— Нравился он мне, — сказала она, грустно улыбнувшись. — Дело прошлое. Я замужем давно уже, у меня трое взрослых детей. Но, наверное, это была та самая, настоящая любовь... Не переставала я никогда его любить и думать о нем и уже не перестану... — Она снова заплакала, потом продолжала: — Мы не поженились. Я получила от Феди два треугольника с фронта. Знала, что после войны он служил в Германии, постом поступил в академию. В пятидесятом или пятьдесят первом мы снова встретились здесь, в Яблоневке, уже как старые друзья. Много говорили о прошлом. Особенно о войне и о судьбе отца Феди, которого он очень любил. Старшего Ветрова оккупанты арестовали, увели в город и неизвестно куда дели.