Чекисты. Книга вторая
Шрифт:
Чем ближе он подходил, тем все большая тревога охватывала его. Что-то странное было и в неподвижной позе задержанного, и даже в поступи лесорубов. Кротов побежал. И, только увидев запрокинутую голову и мертвенно бледное лицо человека, лежавшего на телеге, с испугом подумал: “Застрелился!..”
Телега остановилась. Капитан торопливо оглядел одежду, голову, руки лежащего человека. На них не было крови. “Обморок”, — облегченно вздохнул Кротов, касаясь ладонью лба задержанного в лесу незнакомца. Лоб был холодным.
Лесорубы виновато поглядывали
— Как это произошло? — вспылил Кротов.
— Закурить позволили, — сказал бригадир. — А он — того… Отравился, видать…
— В папиросе то яд был, — глуховато добавил Зотов.
— Заводите телегу во двор, — сказал Кротов, овладев собой.
Шагая рядом с лесорубами за телегой, он молча обдумывал, что же надо теперь предпринять.
— Нескладно получилось, товарищ Кротов, — сказал бригадир. — Сами понимаем…
— Теперь уж ничего не поделаешь, — ответил капитан. — Надо постараться, чтобы он хоть мертвый оказался нам полезен.
Кротов уже не сомневался, что человек, пойманный в лесу, — вражеский лазутчик. Отравление — излюбленный способ трусов избавиться от ответственности. Значит, надо очень тщательно осмотреть вещи незнакомца и спешно вызвать колхозника Зайцева из Горячего Ключа. Может быть, он опознает в покойнике одного из тех трех парней, которых видел в лесу.
Приехал полковник Телегин. Нахмурив брови, выслушал Кротова, доложившего ему о происшедшем. Мельком взглянул на труп, лежавший на полу посреди комнаты. Окаменелое синеющее лицо. Около открытого рта, уныло жужжа, кружатся мухи.
С помощью лесорубов Кротов успел уже обыскать покойника, и на столе лежали бумаги, документы, несколько печатей и штампов, два пистолета, патроны, большой складной нож, автоматическая ручка, какие то таблетки, пачки денег.
— Ну-ка, посмотрим все это поближе, — сказал полковник, присаживаясь к столу.
Каждый предмет он брал со стола неспешно, внимательно осматривал со всех сторон, осторожно возвращал на свое место. Брал следующий, так же тщательно осматривал. Потом, как будто что-то вспомнив, снова принимался разглядывать тот, который уже был им осмотрен.
— Все ясно, — тихо произнес он наконец.
— Что ясно? — спросил бригадир.
— Это вражеский посланец, — сказал полковник. — И снаряжен он для довольно длительного путешествия по нашей земле. Посмотрите. Эти таблетки — отнюдь не лекарство от головной боли. Это химические реактивы для тайнописи. Паспорт и все документы — фальшивые.
Телегин взял автоматическую ручку, разобрал ее. В том конце, где должно было находиться перо, зияло отверстие. Полковник нажал какую то пружинку, и на его ладони очутился патрон.
Лесорубы с любопытством смотрели на необыкновенную ручку.
— В патроне — ампула со слезоточивым газом, — сказал полковник. — Удобное оружие для того, чтобы ослепить преследователя и успеть скрыться, не правда ли?
Приехавший по вызову Кротова Зайцев, только взглянув на покойника, уверенно тряхнул головой:
— Тот самый. Один из трех. Помните,
Владимир и сам не мог дать себе ответа, почему он проехал тот пункт, где ему по инструкции надо было сойти. Поезд мчал его все вперед, мимо рощ и перелесков, мимо больших вокзалов и крохотных разъездов — вперед, вперед к родной Смоленщине… И чем ближе были леса и поля родной стороны, тем все взволнованнее билось его сердце.
К концу вторых суток поезд замедлил ход, подъезжая к маленькой станции с узким земляным перроном. Проплыли навстречу станционные постройки, товарные амбары, полосатый шлагбаум, фигура дежурного в красной фуражке… И в окна пахнуло чем-то таким знакомым, таким сладостно знакомым, что сердце у Владимира сжалось и затрепетало, как осенний листок под порывами ветра.
Он сошел с поезда. Паровоз прощально свистнул. Лязгнули сцепления, застучали колеса, и Владимира охватила тишина.
Вот они — родные места!.. Поросшие кустарником полянки, дремучие леса, изрезанные оврагами и тихими ручьями. Вон река, а на том берегу — родное село… Здесь он вырос. Здесь бегал мальчонкой босоногий и веселый, а там, под кручей, в омуте, ловил с товарищами рыбу и шарил под корягами, вытаскивая на свет сердитых колючих раков. Все осталось таким же, как прежде…
Он стоял как завороженный и смотрел и не мог насмотреться. Но к сердцу уже подкрадывалось холодной змеей другое, горькое ощущение одиночества и отчужденности. Все это родное, теплое, до слез знакомое было для него в прошлом. Будущее было пусто и темно, как старый заросший паутиной колодец. И все-таки его манило туда, за косогор, за речку, в родное село…
Владимир зашагал по тропинке прочь от станции и вышел на дорогу. Она уходила прямо в лес, теряясь в тени обступивших ее берез и елок.
Навстречу попалась подвода. Рыжая кобылка лениво переставляла ноги и понуро, в такт шагам, махала головой. На телеге сидел старичок, свесив ноги в пыльных сапогах, и дремал, изредка, как будто спросонок, чмокая губами. Рядом с подводой бежала пегая собачонка — хвост колечком. Увидела Владимира, остановилась, побежала дальше.
Владимир свернул с дороги и пошел густым ельником. В лесу он почувствовал себя спокойнее. И тут им снова овладело чувство осторожности. В деревню, пожалуй, лучше войти вечером.
Он сел на землю, устланную толстым слоем бурой хвои, и тотчас же ощутил голод. Вытащил из кармана сверток — бутерброды, купленные в буфете на одной из станций, с жадностью стал жевать. Потом лег и не заметил, как заснул.
Спал он долго, проснулся, когда день уже угасал и в лесу сгустились сумерки. Владимир мысленно представил себе, как он появится в родном доме. Жива ли мать? А отец? Что они думают о нем? Наверное, считают давно погибшим… Да и правда! Разве он не погиб для них? Разве не погиб для всего, что так дорого сейчас его сердцу?..