Человеческий панк
Шрифт:
Кроме упёртых коллекционеров есть ещё меломаны, люди, которые врубаются в каждую ноту и строчку. Они каталогизируют прослушанное, сравнивают новую и старую музыку, находят влияния и взаимосвязи.
Я понимаю людей, которые ходят в косухах и костюмах, ребят, которые микшируют записи и занимаются электроникой, но хотят больше знать о Sex Pistols и Special АКА. Всё востребовано, и я, наверно, мог бы разобраться в других областях, других стилях музыки, но я сосредоточил усилия на двадцати годах панка, 2 Тон, и ещё неплохо знаю реггей и ска. Панк — моя специализация, от семидесятых до новых дней. Соул я продам всей пачкой. Спихну кому-нибудь. Не хочу тратить время, разбираться в ценах. В пачку затесался «Nevermind» «Нирваны», он по времени не совпадает с остальными альбомами. Или куплен по дороге в Англию, или его оставил кто-то из жильцов. «Nevermind», и «Never Mind The Bollocks», и ещё «Never Mind The Ballots». «Нирвана» запустила новую волну панка в США. У меня есть все их записи.
Когда Курт Кобейн вышиб себе мозги, газеты расписали это как рок-н-ролльное самоубийство, забыли про человека и сосредоточились на идее, что наркозависимость — разновидность романтического бунта, объявили депрессию творческим страданием, хотя по-хорошему это чистой воды слабость. Так что, в конце концов, лицо обычного человека, который любил музыку и мог придумать мелодию и текст, оказалось на глянцевых плакатах, так же и бедняга Сид Вишес, подросток, раб большого бизнеса, чьи самоистязания вдруг оказались рок-н-ролльным шиком. Я читал в газете, что Сида изнасиловали в тюрьме в Нью-Йорке, когда его обвиняли в убийстве Нэнси Спанжен. Так, ляпнул журналист между делом. До сих пор не знаю, правда это или нет. Может, кто-то думает, типа сам виноват, мол, плевал в толпу, резал вены, ходил с панковской причёской. Может, им кажется, он заслужил и дозу героина, которую пустил по вене, когда погиб.
Интересно, сколько людей знает, что по-настоящему Сида звали Джон, что он пришёл в Sex Pistols на замену Глену Мэтлоку. Посмотрите на его фотографии, до того, как он вошёл в группу и научился мультяшно рычать, приятный парень, почти ребёнок. Кто-нибудь из старших должен был помочь ему выбраться. Гляньте на Макларена и Вествуд, прошло двадцать лет, они благоденствуют, и есть в этом что-то порочное. Они были частью истеблишмента, а члены группы — простыми ребятами, и этот парад мод и авангард были такими же элементами системы, как Палата Лордов. Все они были похожи, одержимы пустыми фразами, они жили в мире фантазий, хотели славы и богатства, разыграли карту представления системы о бунте, как будто в дресс-апе [41] есть что-то сложное. Мы называли его Тупой Сид, потому что все были в курсе, им управляют, используют в деловых интересах, мы ненавидели этих мразей. Не то чтобы мы имели что-то против него лично, просто мы понимали, что его наёбывают.
41
Dressing up — одеваться лучше, чем тебе положено по социальному статусу. Dressing down — соответственно, хуже. Жаль, что в России нет соответствующих терминов, хотя занимаемся мы дресс-апом и дресс-дауном регулярно.
Стыд и позор, что из человеческого существа делают мультяшного героя на плакате, что безымянные бизнесмены делают бабки на его смазливой мордашке и элвисовской ухмылке, превращают его в пластмассовую куклу, нью-йоркский передоз, тупая идея рок-н-ролльного города, искристая галерея наркоманов и платиновых дисков. В голове играет «Город Мёртвых» [42] сингл The Clash, я вижу Диснейленд, полный мёртвых музыкантов, Дженис Джоплин и Джимми Хендрикс прячутся от Сида, Курта и Малькольма Оуэна, разбитый Форд Кортина — бампер в бампер с хромированным Кадиллаком, Оуэн вдавливает газ в пол и влетает в задницу Кадиллаку, гнёт решетку радиатора, царапает розовый лак, Сид тащит обрез, а Курт свешивается из окна и целится из пистолета в волосатиков, кричит, мол, чёртовы хиппи, Мэрилин хватает за яйца Джеймса Дина, когда он трахает её на крыше бензоколонки, разглядывая плебеев внизу, Джонни и The Self Abusers в толпе мажоров, и осколки «Некрофилии» Стюарта Хо-ума летят по улицам города, разбитого на музыкальные микрорайоны, и вой сирены полицейской машины, погоня за Кортиной. Беру трубку и приглушаю музыку, вслушиваюсь в голос Сары, сижу, болтаю, дека крутится, пластинка кончилась, и мы говорим долго-долго, трубка ложится на телефон час спустя, и мы договорились встретиться на следующей неделе.
42
City Of The Dead.
ВЕРСИЯ
В башке шумит, я выхожу от Сары, бреду в туманное субботнее утро, с улыбкой во всё лицо. Жизнь прекрасна, есть такое дело, что бы там ни говорили, настроение портит только чапаттинское фирменное блюдо, булькающее в желудке, не включённый в меню фарл, в два раза острее, чем виндалу, злее джалфрези, хуже, чем пиво-кола-водочная смесь. Надо сбросить давление, перец медленно кипятит меня изнутри, выходит из пор. Член онемел, и в джинсы протекли капли малафьи. Сара хотела, чтобы я остался, познакомился с её пацаном, но я заставил себя уйти до того, как её матушка приведёт его. Перехожу через дорогу к киоску, покупаю пакет молока, продавец треплется по телефону, говорит, его старик уезжает на выходные в Великий Ярмут, я стою снаружи и пью молоко, смотрю, как туман мельтешит вокруг фонарей, едут первые машины, светофоры подмигивают «стоять-ехать-стоять-ехать», на той стороне — ограждение, асфальт сломан. Начинается утренняя суета, и я высматриваю Криса, он должен проехать с семьёй, везёт детей в рай, к забитым полкам супермаркетов. А мне лучшает, можно идти, молоко разбавило фарл, изо всех сил пытается превратить его в корму [43] , мозгам становится легче, по сути, это физиологическое противостояние, и моя дорога пролегает мимо завода, где я работал подростком, жарил свои яйца в литейной, пытался на погрузчике заехать на пандус, пиздец полный, вся рожа чешется от железных опилок, нарывы на руках; контуры здания размыты туманом, призраки, выскакивающие из ниоткуда, тянут меня назад, но сейчас я способен просто посмеяться, у меня всё хорошо; я иду, вспоминаю всякое, думаю о мальчиках и девочках, мужчинах и женщинах, которые сейчас там работают, паренёк там, только окончивший школу, отскребает смазку, ждёт конца недели, когда сможет выпить с приятелями, экстази и музыка, пульсирующий ритм жизни, она продолжается и продолжается, бесконечный творческий круговорот.
43
Korma — мясное блюдо, достаточно мягкое.
Воздух свеж, прохладный туман завихряется вокруг меня, здесь его больше, чем на дороге. Сара — солнышко, очень милая и душевная женщина. Мимо спешит парень в феске, зарабатывать субботние сверхурочные, под мышкой — коробка с сэндвичами, интересно, сколько раз и я так бегал. Мы так вкалываем за пару лишних фунтов, мол, как же будет здорово, если удастся отложить несколько сотен, а в это время воротилы бизнеса тратят за выходные наши годовые зарплаты. Перехожу через улицу и иду мимо кладбища, из тумана выплывают отдельные части домов, вот окно, вон кирпичная стена. Чувствую кислород в лёгких, приятно прохладный, в тумане отдаются звуки шагов, смотрю через кладбищенскую ограду на огромный бетонный крест, туман висит над травой, дрожу от холода, ноги как резиновые, мозги чисты и пусты, словно меня затянуло в фильм ужасов. Останавливаюсь и смотрю на могилы. Стою и разглядываю. Я не верю в призраков, наверно, это приход, хорошая трава, солнце пытается прорваться сквозь туман, новые образы — как от грибов, кислоты, пейотля, религии и психических болезней.
В тридцати футах от своей могилы стоит Смайлз. Он поворачивается, белое облако скрывает его тело на пару секунд, он плывёт прочь, и теперь он стоит на коленях у своего надгробия. Наклоняется вперёд и протирает надпись тряпкой, чистит собственную могильную плиту. Мою душу рвёт паника, меня пугают эти воспоминания, перехожу через дорогу и сажусь на лавку, посвященную кому-то, сбитому автобусом в 1985 году, латунная пластинка полустёрта ветром и дождём, жёлтое пятно прямо на имени, дерево трухлявое и покрыто мхом. Не отвожу взгляда от кладбища. Смайлз ещё протирает камень, стирает грязь с букв, я привожу в порядок мысли, понимаю, что это просто игра света. Наверняка администрация просто запустила программу уборки, и паренёк зарабатывает полуторную ставку за работу в субботу утром и борьбу с похмельем. Просто совпадение, что он похож на моего старого друга, если вы верите в судьбу, вы знаете, такие совпадения в жизни есть, а я не верю, так что, наверно, это у меня в мозгах, посмотрел на завод, увидел себя за рулём погрузчика, вспомнил прошлое. Фиг его знает.
Призрак встаёт и поворачивается, плывёт к воротам и теряется в тумане, тело растворилось в облаках, исчезло, словно я видел чудо, словно есть мир духов и призраки существуют, такое чувство, или даже уверенность. Наклоняюсь вперёд и трясу головой, поднимаю взгляд, вижу, Смайлз выходит из ворот, на крыльцо, у которого есть собственная большая мемориальная доска, на ней колонки имён с Первой и Второй Мировой Войны, интересно, включили ли туда солдат, умерших в Северной Ирландии и на Фолклендах. Был такой парень, Барри Фишер, он погиб в Южной Атлантике. О нём писали в газетах, все дела. Я смотрю, как привидение поворачивается вперёд и выходит на дорогу, разглядываю лицо, которое всё ближе, галлюцинация глубже, и тело каменеет. Жду, когда в голове появятся голоса, радиосообщения и телепрограммы, которые показывают всегда только золочёный череп.
Туман поднимается, лицо уже ясно видно, ошибиться невозможно, тело ожило, дышит и движется. Смайлз идёт ко мне, переходит через дорогу, в десяти футах от меня. Я называю его по имени, и это не Смайлз, это Гари переходит через дорогу, Гари Доддз, версия ранних восьмидесятых, лет ему двадцать один — двадцать два. Вид у него маловменяемый, рожа каменная. Снова зову его по имени, он поднимает глаза, не может решить, что делать дальше, уставился на меня, как будто не может вспомнить, озадаченное выражение на лице, останавливается, пытается разобраться в ситуации, через некоторое время вспоминает, кто я есть, его волосы светлее, чем я помнил, может, я оказался лицом к лицу с ребёнком из пробирки, Франкенштейн нашёл ДНК Смайлза и создал монстра. Я измотан. Эмоционально. В ушах звон. Оседаю. Вокруг рушится мир.
— Правда, я похож на отца? — говорит он, наконец. Я киваю, а что тут ещё сделаешь. Я ещё не въехал, сдвигаюсь, чтобы он мог сесть на скамейку. Он наклоняется вперёд, ставит локти на колени, как я, предплечья вдавливаются в тонкую ткань спортивных штанов, найковские кроссовки упираются в тротуар, изношенные подошвы расплющиваются о камни, на правом — дырка на носке. Туман быстро рассеивается, и я вижу яснее, разум совершает головоломный прыжок, как спортсмен на батуте делает сально и приземляется на ноги. Забываю о духах мёртвых, выбрасываю из головы шприцы и пробирки, начинаю действовать осмысленно. Озадачен.