Человек-амфибия (повести)
Шрифт:
Не успел я как следует усесться, а мы уже оставили позади пределы РСФСР. За облачным покровом земли не было видно. Когда облака начали редеть, я увидел глубоко под нами сероватую поверхность. Она казалась углублённой в центре и приподнятой к горизонту, словно опрокинутый серый купол.
— Киргизские степи, — сказала Тоня.
— Уже? Вот это скорость!
Такой полёт мог удовлетворить даже нетерпение Тони.
Впереди блеснуло Аральское море. И в кабине говорили уже не о Москве, которую только что покинули, а о Ташкенте, Андижане, Коканде.
Ташкента я не успел рассмотреть. Мы молниеносно снизились на аэродроме, и уже через минуту мчались на автомобиле к вокзалу сверхскорого реактивного поезда — того же Циолковского. Этот первый реактивный поезд Ташкент — Андижан по скорости не уступал стратоплану.
Я увидел длинный, обтекаемой формы вагон без колёс. Дно вагона лежало на бетонном полотне, возвышающемся над почвой. С обеих сторон вагона имелись закраины, заходящие за бока полотна. Они придавали устойчивость на закруглениях пути.
Я узнал, что в этом поезде воздух накачивается под днище вагона и по особым щелям прогоняется назад. Таким образом, вагон летит на тончайшем слое воздуха. Трение сведено до минимума. Движение достигается отбрасыванием назад воздушной струи, и вагон развивает такую скорость, что с разгона без мостов перепрыгивает небольшие реки.
Я опасливо поёжился, сел в вагон, и мы двинулись в путь.
Скорость «езды-полёта» была действительно грандиозна. За окнами ландшафт сливался в желтовато-серые полосы. Только голубое небо казалось обычным, но белые облака бежали назад с необыкновенной резвостью. Признаюсь, несмотря на все удобства этого нового способа передвижения, я не мог дождаться конца нашего короткого путешествия. Но вот под нами сверкнула река, и мы мигом перескочили её без моста. Я вскрикнул и невольно поднялся. Видя такую отсталость и провинциальность, все пассажиры громко рассмеялись. А Тоня восторженно захлопала в ладоши.
— Вот это мне нравится! Это настоящая езда! — говорила она.
Я тоскливо заглядывал в окно: когда же кончится это мутное мелькание?
В Андижане я запросил пощады. Надо же немного передохнуть после всех этих сверхскоростных передряг. Но Тоня и слушать не хотела. Её обуял демон неукротимости.
— Вы испортите мне весь график. У меня согласовано всё до одной минуты.
И мы вновь как одержимые помчались на аэродром.
Путь от Андижана до Оша мы пролетели на обыкновенном аэроплане. Его совсем немалую скорость — четыреста пятьдесят километров в час — Тоня считала черепашьей. На беду, мотор закапризничал, и мы сделали вынужденную посадку. Пока бортмеханик возился с мотором, я вышел из кабины и растянулся на песке. Но песок был невыносимо горячий. Солнце палило немилосердно, и мне пришлось убраться в душную кабину.
Обливаясь потом, я проклинал в душе наше путешествие и мечтал о ленинградском мелком дождике.
Тоня нервничала, боясь опоздать в Оше к отлёту дирижабля. На моё несчастье, мы не опоздали и прилетели на аэродром за полчаса до отлёта дирижабля. Этот металлический гигант из гофрированной стали должен был нас доставить в город Кэц. Мы добежали до причальной мачты, быстро поднялись на лифте и вошли в гондолу.
Путешествие на дирижабле оставило самое приятное воспоминание. Каюты гондолы охлаждались и хорошо вентилировались. Скорость — всего двести двадцать километров в час. Ни качки, ни тряски и полное отсутствие пыли. Мы хорошо пообедали в уютной кают-компании. За столом слышались новые слова: Алай, Кара-куль, Хорог.
Памир с высоты произвёл на меня довольно мрачное впечатление. Недаром эту «крышу мира» называют «подножием смерти». Ледяные реки, горы, ущелья, морены, снежные стены, увенчанные чёрными каменными зубцами, — траурный наряд гор. И лишь глубоко внизу — зелёные пастбища.
Какой-то пассажир-альпинист, указывая на покрытые зеленоватым льдом горы, объяснял Тоне:
— Вот это гладкий ледник, это игольчатый, вон там бугристый, дальше волнообразный, ступенчатый…
Внезапно сверкнула гладь озера…
— Кара-куль. Высота три тысячи девятьсот девяносто метров над уровнем моря, — сказал альпинист.
— Посмотрите, посмотрите! — окликает меня Тоня.
Смотрю. Озеро как озеро. Блестит. А Тоня восхищается.
— Какая красота!
— Да, блестящее озеро, — говорю я, чтоб не обидеть Тоню.
III. Я СТАНОВЛЮСЬ СЫЩИКОМ
Но вот мы идём на посадку. Я вижу с дирижабля общий вид города. Он расположен в очень длинной, узкой высокогорной долине меж снеговых вершин. Долина имеет почти прямое направление с запада на восток. Возле самого города она расширяется. У южного края её находится большое горное озеро. Альпинист говорит, что оно очень глубокое.
Сотни две домов сверкают плоскими металлическими крышами. Большинство крыш белые, как алюминий, но есть и тёмные. На северном склоне горы стоит большое здание с куполом — вероятно, обсерватория. За жилыми домами фабричные корпуса.
Наш аэродром расположен в западной стороне города, в восточной лежит какой-то удивительный железнодорожный путь — с очень широкой колеёй. Он идёт до самого края долины и там, по-видимому, обрывается.
Наконец-то земля.
Мы едем в гостиницу. Я отказываюсь осматривать город: устал с дороги, и Тоня милостиво отпускает меня на отдых. Сняв ботинки, я ложусь отдохнуть на широкий диван. Какое блаженство; В голове ещё шумят моторы всяческих быстроходов, глаза слипаются. Ну, уж теперь-то я отдохну на славу!
Как будто кто-то в дверь стучит. Или это ещё гремят в голове моторы… Стучат в самом деле. Как некстати.
— Войдите! — сердито кричу я и вскакиваю с дивана.
Появляется Тоня. Она, кажется, задалась целью извести меня.
— Ну, как отдохнули! Идёмте, — говорит она.
— Куда идёмте? Почему идёмте? — громко спрашиваю я.
— Как куда? Зачем же мы приехали сюда?
Ну да. Искать человека с чёрной бородой. Понятно… Но уже вечер, и лучше заняться поисками с утра. Впрочем, протестовать бесполезно. Я молча натягиваю на плечи лёгкое ленинградское пальто, но Тоня заботливо предупреждает меня:
— Наденьте шубу. Не забывайте, что мы на высоте нескольких тысяч метров, а солнце уже зашло.
Надеваю шубу, и мы выходим на улицу.
Я вдыхаю морозный воздух и чувствую, что мне дышать трудно. Тоня замечает, как я «зеваю», и говорит:
— Вы не привыкли к разрежённому горному воздуху. Ничего, это скоро пройдёт.
— Странно, что я в гостинице не чувствовал этого, — удивляюсь я.
— А в гостинице воздух искусственно сгущён компрессором, — говорит Тоня, — не все переносят горный воздух. Некоторые совсем не выходят на улицу, и с ними консультируются на дому.