Человек без лица
Шрифт:
— Мы называем это «двухступенчатым парализантом», — ответил Реймонд. Снимая с пальца кольцо и укладывая его в небольшую ювелирную коробочку, он по-прежнему улыбался, но его голубые глаза остались бездонными и холодными.
Холли упала на колени.
Правая рука Бьюкенена потеряла всякую чувствительность.
Холли рухнула на пол.
Словно обруч сжимал грудь Бьюкенена. Сердце бешено колотилось. Он растянулся на полу.
Сделал отчаянную попытку встать.
Не смог.
Не смог даже пошевелиться.
Тело сделалось чужим. Руки и ноги не повиновались.
Смотря прямо над собой обезумевшими глазами, он заметил самодовольную ухмылку Дельгадо.
Светловолосый американец пристально вглядывался в Брендана со своей механической улыбкой, от которой кровь стыла в жилах.
— Это снадобье с полуострова Юкатан. Эквивалент кураре, который был в ходу у майя. Сотни лет назад туземцы пользовались им, чтобы парализовать свои жертвы, лишить их возможности сопротивляться, когда им будут вырезать сердце.
Не в силах повернуть голову, не в силах взглянуть на Холли, Бьюкенен слышал, как она хватала ртом воздух.
— И ты не вздумай сопротивляться, — сказал Реймонд. — Твои легкие могут не выдержать напряжения.
5
Вертолет с грохотом перемещался по небу. Его «вамп-вамп-вамп» отдавалось по всему фюзеляжу. Не то чтобы Бьюкенен ощущал эти сотрясения. Его тело по-прежнему ничего не чувствовало. Жесткий пол кабины мог с таким же успехом быть и пуховой периной. Такие понятия, как «жесткое» или «мягкое», «горячее» или «холодное», «острое» или «тупое», потеряли всякое значение. Все было одинаковым — никаким.
Зато его слух и зрение неимоверно обострились. Каждый звук в кабине, особенно мучительное хриплое дыхание Холли, усиливался многократно. За окном небо было почти невыносимо яркого бирюзового цвета. От такого сияния, казалось, можно было ослепнуть, если бы не спасительное помигивание век, которые — наряду с сердцем и легкими — действовали как бы отдельно от остального тела, находившегося под воздействием яда.
Напротив, его сердце работало в чудовищно усиленном режиме, что вызывало сильную тошноту; оно бешено колотилось — без сомнения, в том числе и от страха. Но если начнется рвота (допуская, что его желудок тоже не парализован), то он обязательно захлебнется и умрет. Он должен сосредоточиться и побороть страх. Должен держать себя в руках. Чем быстрее колотилось сердце, тем больше воздуха требовали легкие. Но грудные мышцы отказывались повиноваться, и он чуть не поддался панике, испугавшись, что сейчас задохнется.
Соберись, подумал он. Соберись.
Он силился заполнить сознание какой-нибудь успокоительной мантрой [19] . Пытался найти единственную всепоглощающую мысль, которая давала бы ему цель. Хуапа, подумал он. Хуана. Хуана. Я должен выжить, чтобы помочь ей. Должен выжить, чтобы найти ее. Должен выжить, чтобы спасти ее. Должен…
Его взбесившееся сердце продолжало неистовствовать. Его охваченные паникой легкие продолжали требовать воздуха. Нет. Эта мантра не действовала. Хуана? Она была далеким воспоминанием, отстоящим на годы, а для Бьюкенена — в буквальном смысле на несколько жизней. С тех пор он успел побыть столькими людьми! Разыскивая Хуану, твердо решив во что бы то ни стало найти ее, он в действительности искал самого себя — и тут, по мере того как новая всепоглощающая и всеобъемлющая мысль заполняла его мозг…
19
Заклинание, молитва.
… непрошеная, стихийная…
… Холли…
… слушая, как она силится дышать…
… надо помочь Холли, надо спасти Холли…
…он вдруг понял, что у него наконец есть цель. Не для Питера Лэнга. И не для кого бы то ни было из других персонажей его репертуара. А для Брендана Бьюкенена. И осознание этого побуждало его смотреть вперед, а не оглядываться назад, чего с ним не бывало с тех пор, как тогда, очень давно, он убил брата. У Брендана Бьюкенена теперь была цель, причем цель эта не имела никакого отношения к нему самому. Она заключалась просто и абсолютно в том, чтобы сделать все возможное и невозможное для спасения Холли. Не потому, что он хотел, чтобы она была с ним. И потому, что хотел, чтобы она жила. Оказавшись запертым в самом себе, он нашел там себя.
В то время как его сердце продолжало бесноваться, он ощутил — по тому, что сильнее стало давить на уши: вертолет пошел на снижение. Он не мог повернуть головы, чтобы увидеть, где сидят Дельгадо с Реймондом, но мог слышать их разговор:
— Не понимаю, какая была необходимость в том, чтобы и я летел вместе с тобой.
— Таков приказ, который мистер Драммонд передал мне по радио, когда я летел в Куэрнаваку. Он хотел, чтобы вы посмотрели, как продвигаются работы.
— Это рискованно. Мое имя могут связать с этим проектом.
— Я подозреваю, что в этом и состояла идея мистера Драммонда. Пора вам платить долги.
— Вот безжалостный сукин сын.
— Мистер Драммонд посчитал бы комплиментом, если бы кто-то назвал его безжалостным. Посмотрите-ка вниз. Отсюда все видно.
— Бог мой!
Вертолет продолжал снижаться, и боль в ушах Бьюкенена стала еще мучительнее.
Боль? Бьюкенен вдруг понял, что кое-что чувствует. Он никак не ожидал, что будет рад боли, но сейчас с радостью приветствовал ее. Его ноги пощипывало. Руки кололо, словно иглами. Швы на ножевой ране начали чесаться. В почти зажившей ране в голове появилась пульсация. Череп, казалось, распух, а кошмарная головная боль постепенно возвращалась. Эти ощущения возникли не все сразу. Они приходили по отдельности, поочередно. И каждое было для него всплеском надежды. Он знал, что если попытается пошевелиться, то сможет это сделать. Но сейчас не время рисковать. Надо затаиться, пока он не будет уверен, что функции конечностей восстановились полностью. Надо выждать идеальный момент для…
— Примерно сейчас действие снадобья начнет проходить, — сказал Реймонд.
Сильная рука схватила Бьюкенена за левое запястье и защелкнула на нем наручник. Потом левую руку завели ему за спину, сильно дернули, и наручник щелкнул на правом запястье.
— Так удобно? — Судя по тону, можно было бы предположить, что Реймонд разговаривает с любимой.
Бьюкенен не ответил, продолжая делать вид, что не может двигаться. Услышав позвякивание и скрежет металла, он понял, что на Холли тоже надевают наручники.
Рев вертолета стал тише — изменился угол наклона лопастей ротора. Машина приземлилась. Пилот выключил приборы, вращение лопастей замедлилось, и рев турбины перешел в тонкий вой.
Когда открылся люк, Бьюкенен ожидал, что его глазам придется плохо от яркого солнечного света. Вместо этого его накрыла тень. Какая-то дымка. Он еще раньше, пока вертолет снижался, заметил, что яркая синева неба несколько замутилась, но ему нужно было столько всего обдумать, что он не обратил на это особенного внимания. Теперь же этот туман проник в кабину и наполнил ее таким резким запахом, что Бьюкенен рефлекторно закашлялся. Дым! Поблизости что-то горело.