Человек должен жить
Шрифт:
Игорь сказал в окно:
— Вот чудак!
Тогда Гринин поднялся со ступенек. Через минуту он вошел в класс и протянул мне руку. Она была холодная, будто изо льда.
— Прости, Николай, не знаю, почему так получилось. Поверь, не в моем характере поступать так глупо и так мелко.
— Пожалуй, да… — Я смотрел на белый, без единой морщинки лоб и вдруг увидел поврежденную пилой руку в тот день, когда Коршунов оставил Юрку за себя. И прибавил резковато: — Вижу, дошло до твоих извилин.
Гринин
— Кажется, дошло. Ты, Юрка, лучше, чем я думал. Ты не забыл вставить «кажется». И все же хотелось сказать: «Нет, парень, не дошло до твоих извилин!»
Юрка сунул под кровать сверток со штанами и выкурил прямо в классе папиросу. Черт с тобой, кури.
Вскоре мы собрались и пошли в поликлинику. Я негромко насвистывал что-то не очень веселое, в тон моросящему дождю. Снова мы шли втроем. Справа, замкнувшись, шел Гринин. Слева вышагивал огромными шагами Игорь. Он поеживался от холода, но глаза его живо, с хитрецою поблескивали.
Повзрослевшие гусята плескались в луже. Они были так заняты, что не заметили нас, своих старых знакомых.
Игорь первым взбежал на деревянные ступеньки крыльца, открыл застекленную дверь и юркнул в поликлинику.
Под вечер мы завершили радиопроводку, разнесли по палатам наушники. Из городского радиоузла на велосипеде прикатил техник.
— Ну что, москвичи? Закончили? Поздравляю!
Техник полез на чердак, чтобы к чему-то что-то присоединить. Мы не могли отказать ему в этом удовольствии.
Через несколько минут заработали наушники. «Говорит Москва». Даже на расстоянии отчетливо слышны слова диктора. Теперь больным, особенно надолго прикованным к койкам, не придется скучать.
Пойду-ка пройдусь по палатам.
Вот Викторов приник здоровым ухом к наушнику. Глаза веселые, на лице улыбка. Второй день у Викторова нормальная температура.
Лобов сидит на койке, тоже слушает. Оба наушника прижаты дужкой к ушам. О чем он думает, глядя в окно?
Гриша меня не замечает. И у него на голове наушники. Гришу на днях выпишут. Чудесные детские глаза, чистые и бесхитростные, как лесной родник.
В коридор спустился с чердака Гринин. Он вытирал перепачканные руки носовым платком. Подойдя ко мне, сказал:
— Ну, я пойду, Николай.
— К Верочке? — спросил я.
— Да, мы с ней уговорились встретиться на стадионе. Там сегодня футбольный матч.
— Симпатичная у тебя девушка!
— Что-то трудно у меня здесь складываются отношения с людьми, Николай.
— Что, поссорились?
Гринин помолчал.
— Знаешь, — сказал он задумчиво, — мне кажется, что девушка всегда должна быть глупее парня, который ее любит.
Гринин ушел.
Да, жизнь задает этому парню загадки.
Мы с Игорем тоже направились к выходу. Вышли на больничный, двор. Вдоль корпуса с правой стороны бежала медстатистик, тонкая девушка в халате и белой докторской шапочке. Ножки-спички подбрасывали полы халата на бегу.
— Вас Михаил Илларионович зовет! Скорее идите! — крикнула она издали.
— В чем дело, Катя?
— Михаил Илларионович благодарность вам вынес, приказ по больнице отдал. Велел переписать на машинке и повесить на самом видном месте в вестибюле.
— Это за какие же такие доблести? — спросил я.
— За радио, конечно!
Каша прямо-таки кипел от счастья и, конечно, залился румянцем.
— Не пойдем к Михаилу Илларионовичу, — сказал я. — Скажи, что не нашла. Хорошо, Катюша? А то мы на стадион опоздаем. Наши проигрывают.
— Кто это ваши? — спросила она.
— Москвичи.
— И пусть проигрывают! — Катя повернулась и побежала вдоль длинного кирпичного корпуса больницы.
Не знаю, что скажет она главврачу. Похоже, что правду скажет.
Мы быстро пошли к калитке.
— Игорь Александрович, вы куда?
Чуднов стоял возле угла больничного здания и курил, маня нас пальцем. Пришлось повернуть к нему. Нас обогнал почтовый служащий. Он вручил Чуднову телеграмму. Чуднов вскрыл бланк, улыбка сошла с его губ.
— Так и думал. Замучили соседи.
— Какие соседи? — спросил я.
— Больница тут есть. Неподалеку, километрах в двадцати. В соседнем районе. Хирург молодой, не очень опытный — Ларионов.
— О Ларионове мы слышали, — сказал я, снова вспомнив руку молодого рабочего, поврежденную пилой.
— Месяца три назад у него больная умерла на операционном столе. Теперь чуть что — телеграммами забрасывает, требует хирурга. Приходится выручать. Опять буду просить Василия Петровича…
— Могу позвать, — сказал я.
— Мы вдвоем, — добавил Игорь.
— Пожалуйста! Только никуда не отвлекайтесь, — сказал Чуднов. — Сами видите — молния.
Коршунов жил недалеко от поликлиники. Как-то мы шли с приема, и он показал нам свои окна.
Мы быстро шагали по улице. Игорь едва поспевал за мной.
Вот и двухэтажный оштукатуренный дом, под окнами — широколистые тополя.
— Я подожду, — сказал Игорь и сел на лавочку.
Я вошел в подъезд и громко постучал в левую дверь.
Открыл сам Василий Петрович, пригласил войти. Я сказал, что получена телеграмма-молния от соседа.
— А-а! Понятно.
Он начал собираться. Пока он завязывал галстук перед зеркалом, я спросил, где же его жена и дети.
Василий Петрович рассмеялся:
— В проекте! Вот живу в двух комнатах один.