Человек и дельфин
Шрифт:
He всегда легко понять подражательные звуки дельфина. Это обусловлено отчасти тем, что у него нет таких резонаторных воздушных полостей, как у нас в глотке и во рту. Прежде всего дельфин издает чрезвычайно высокие звуки, как свистки, так и щелчки, и не использует резонанса в большой и открытой трубе, как это делаем мы. Особенности нашего голоса определяются тем, что наши голосовые связки расположены на дне длинной трубки, оканчивающейся на другом конце губами и носом. Мы можем регулировать длину и ширину трубки, а также количество проходящего через нее воздуха и скорость его прохождения. У
дельфинов имеется другая трубка. В естественных условиях без должной тренировки они, по-видимому, не используют ее так, как мы. У дельфинов эта трубка обычно укорочена, и издаваемый ими звук очень высок. Каждый отдельный звук обрывается резко, с очень коротким периодом затухания колебаний. Мы можем сравнить характер звука, издаваемого дельфином, со звуком небольшого щипкового инструмента, тогда как наш голос более напоминает звук, издаваемый трубами маленького органа.
Если человеческую речь, произнесенную в микрофон, усилить и зарегистрировать с помощью катодно-лучевого осциллографа, то на записи можно заметить, что диапазон частоты колебаний, необходимой для восприятия, весьма ограничен: для наиболее легко воспринимаемой речи частота колебаний не превышает 5000 герц и обычно не спускается значительно ниже 100 герц. Разумеется, телефонные компании знают это, и их приборы работают только в ограниченном диапазоне частот. Однако дельфинам нужны гораздо более высокие частоты. Их диапазон простирается примерно от 3000 до 20 000 герц, а кроме того, они издают и другие звуки, очень высокие, лежащие вне пределов нашей слышимости и достигающие частоты примерно 120 000 герц [45]. Мы можем слышать их наиболее низкие звуки, а они могут ограничивать частоту издаваемых звуков диапазоном, воспринимаемым человеком, но только при обучении. К счастью для нас, большая часть звуков, используемых ими для общения друг с другом в естественных условиях, лежит в пределах нашей слышимости, хотя и у верхней ее границы.
Мы могли слышать Элвара, который стал приспосабливаться к звуковому диапазону используемых нами приборов. Он начал подражать нашим голосам, делая первые пробные попытки ("крякая"). Мы поняли, что и естественными приемами без электрического раздражения мозга можно обучить дельфинов издавать звуки и что мы можем установить с ними связь. Разумно используя различные виды подкрепления, будь то пища, прикосновение к коже, какое-либо действие или звуковой сигнал, мы начинаем понимать, на что следует делать упор в наших длительных опытах, планируемых на ближайшие несколько лет.
Элвар, дельфин-самец, содержался в условиях полной изоляции от других дельфинов в течение 51 дня. Как уже было сказано выше, он стал делать заметные успехи {в нашем понимании!) в установлении отношений с представителями другого вида. Эти успехи до некоторой степени были еще более усилены новым опытом, направленным на дальнейшее изучение поведения и мышления дельфинов. Чтобы дать Элвару супругу или по крайней мере подругу в играх, мы поймали самку. Ее назвали Тольвой (дельфин № 12).
Основанием для этого опыта послужили некоторые естественные законы из области поведения человека, которые я обнаружил при изучении людей, содержащихся в одиночном заключении. Мне хотелось посмотреть, будут ли реакции дельфина такими же, как у человека, находящегося в подобных же условиях.
Если человек в течение месяца или больше изолирован от других людей и ограничен в своих действиях небольшим пространством и малой сферой деятельности, то его интерес к окружающей обстановке и всем ее деталям чрезвычайно повышается. (Его интерес к собственному внутреннему миру тоже может повыситься.) Такие явления описаны во многих автобиографиях, и подробное доказательство этого дано в подготавливаемой мною книге [36].
Далее, если человеку, находящемуся в изоляции, разрешаются короткие встречи с другими людьми, даже не говорящими с ним на одном языке, он начинает воспринимать их присутствие с удовольствием, как приятное разнообразие в «монотонности» окружающей его обстановки. Если дать ему время, он может выучить их язык, перенять взгляды и т. д.
Когда ловят дельфина и помещают его одного в маленький бассейн, то его обрекают на "одиночное заключение". Мы надеемся, что таким образом нам удастся возбудить в нем интерес к людям, добиться от него лояльности и инициативы, если только он действительно по всем психическим и физиологическим процессам напоминает Homo sapiens. У Лиззи, Бэби и особенно у Элвара наблюдались определенные сдвиги в этом направлении. Однако критической пробой влияния изоляции служит освобождение от нее. Человек испытывает большую радость и удовольствие при освобождении; возникают и другие явления, Кульминационный момент для мужчины наступает при свидании с женщиной, а для женщины — при свидании с мужчиной.
Некоторые другие, не столь очевидные эффекты обретения «пары» после периода изоляции заключаются в мгновенном возрастании самоуверенности, возобновлении инициативы и перенесении интереса и преданности с обслуживающего персонала на сотоварища, со своего внутреннего мира на того, кто разделял его участь. Все это и многое другое произошло (или так нам казалось), когда к Элвару подсадили Тольву. Нам, людям, была дана отставка, когда они стали ухаживать друг за другом и наконец вступили в "медовый месяц". Глубокий интерес Элвара к нам совершенно улетучился. Единственное, чем мы, по-видимому, еще могли влиять на него, были пища и кормление.
В течение следующих недель мы наблюдали все проявления ухаживания, спаривания и игр, описанные Мак-Брайдом и Хэббом [37], а также Таволгой и Эсапьяном [55].
Необыкновенная сила новых отношений поражала всех нас.
По мере того как отношения между Элваром и Тольвой развивались и расцветали, они становились все более необузданными. Их игры с преследованием и уплыванием, когда они плавали с большой скоростью, приводили к выплескиванию воды из мелкого бассейна, a иногда Тольва вылетала из бассейна и шлепалась на доски, окружавшие бассейн. Оба дельфина покрылись отметинами, оставленными их зубами. Оба издавали громкие, хриплые и пронзительные крики, лай и призывы, и оба стали огрызаться на нас.
Вскоре дело приняло такой оборот, что мы не могли уже войти в бассейн, чтобы взять одного дельфина, без того чтобы другой не тяпнул нас за ноги. Прежняя простота отношений с Элваром совершенно исчезла.
Чтобы проверить, не восстановит ли нашу власть в сфере обучения отделение дельфинов друг от друга, мы поставили в бассейне перегородку из фанеры. Первая перегородка была повалена, и дельфины перебрались через нее. Энергия, направленная на воссоединение, про изводила большое впечатление. Настоящая человеческая (и животная) реакция! Наконец, сделав крепкую перегородку, мы разделили дельфинов. Затем мы поместили их в разные бассейны.
Элвар скоро снова стал милым и общительным, но Тольва оставалась энергичной, напористой, активной самкой. По-видимому, их характеры были очень различны. Оба забавляли нас каждый на свой лад.
В течение первых недель Элвар обучил Тольву большинству игр, которым он научился у нас, и обращению с его «игрушками» — мячами, гантелями, кольцами, веревками и т. д. После того как дельфинов вновь разделили, наблюдались независимые действия. Однако при содержании дельфинов в одиночестве игры стали менее частыми, менее энергичными, чем тогда, когда они играли теми же предметами вместе. Ослабли и голосовые реакции: крики раздавались только как выражение недовольства поведением людей; появились бесчисленные жалобные посвистывания, подобные тем, какие издавала Бэби, разлученная с Лиззи.