Человек и государство
Шрифт:
3. Принцип превосходства церкви
Верховный, непреложный принцип превосходства царства Божьего над земными царствами может быть применен и по-иному, нежели через превращение гражданского правительства в светскую руку церкви, через просьбы к королям об изгнании еретиков или через использование прав духовного оружия для ведения мирских дел в целях духовной необходимости (например, для освобождения подданных государя-изменника от клятвы верности ему). Такие вещи достойны восхищения в Средние века, но они суть мертвые письмена для нашего века. Верховный, непреложный принцип первичности духовного и превосходства церкви может быть применен по-иному (но не менее истинно, а даже более правильно [179] ), когда в силу самого факта, что государство стало светским, верховные функции морального просвещения и морального руководства людьми, даже в том, что касается норм и принципов, связанных с социальным и политическим порядком, выполняются церковью совершенно свободно и независимо, и моральный авторитет церкви оказывает независимое влияние на решения людей во всех тех случаях, когда на карту поставлен какой-либо важный духовный интерес [180] . В этом случае верховное достоинство и авторитет церкви утверждают себя не благодаря принуждению, осуществляемому гражданской властью, но благодаря духовному просвещению граждан, которые должны свободно выносить суждение в соответствии с их личностным сознанием по каждому случаю, относящемуся к сфере политического общего блага. Этой реализации превосходства духовного может мешать или препятствовать противоположный образ действий, избранный другими гражданами (никогда не существовало непогрешимого пути). Однако, при прочих равных условиях, такой путь представляется более надежным в долгосрочной перспективе, нежели другие пути, полагающиеся на государственную власть. Этот путь более ясно обнаруживает свободу и чистоту духовного, потому что это последнее ничем не обязано светской руке, всегда готовой
[179]
Комментируя Конкордат, заключенный в 1940 г. между папским престолом и Португалией (согласно которому Португалия, гарантируя католической церкви полную свободу, не поддерживает какую-либо официальную церковь; и духовенство, кроме помощи в некоторых миссиях за границей, не получает какой-либо поддержки от государства), кардинал Серейра, патриарх Лиссабонский, сделал замечательное обращение, переданное 18 ноября 1941 г.:
"Иным аспектом соглашения, установленного Конкордатом, является взаимная автономия церкви и государства. Каждая из сторон является независимой и свободной в отношении сферы своей компетенции. Государство не опекает церковь, а церковь не вмешивается в дела государства.
Сторонники государства хотели бы добавить: подчинение церкви и, аналогичным образом, католического сознания. Но мы говорим: согласно учению церкви, государство обладает полной властью, но лишь в своей собственной сфере.
Именно христианство представило миру разделение между мирским и духовным, на котором зиждется основание всей христианской цивилизации. Здесь первоисточник свободы сознания…
Португалия признает церковь такой, какая она есть, и гарантирует ее свободу; но оно не поддерживает и не защищает ее как установленную государством религию…
То, что церковь утрачивает в официальном покровительстве, она вновь обретает в непорочной свободе действия. Свободный от обязательств в отношении политической власти, ее голос достигает более высокого воздействия на человеческие умы. Она оставляет Кесарю совершенно чистое поле, чтобы самой лучше заботиться о том, что принадлежит Богу. Она являет собой чистый кристалл, излучающий сокровище христианского откровения".
Кардинал Серейра сделал и другое важное сообщение по этому поводу 18 ноября 1946 г.
О Португальском Конкордате см.: Maritain J. Raisonet raisons. Paris: Luf, 1947, ch. XII; Commonweal, February 5, 1943 (в этом издании выдержки из обращения 1941 г., к сожалению, часто неточно переведены); Tablet, London, October 2, 1948; de la Briere Yves. Le Concordat du Portugal // Construire, 1941 (журнал "Construire" во время войны заменял иезуитское периодическое издание "Etudes"); Murray, op. cit., pp. 71–72 n.
[180]
"Через свободного гражданина, который свободно соглашается с ее (церкви. — Прим. пер.) учением и законом и который, таким образом, своим свободным согласием направляет происходящее в Граде (Земном. — Прим. пер.), церковь косвенно соприкасается с жизнью Града. Через него происходящее в Граде обретает такое направление, что косвенно содействует сверхприродной миссии церкви" (Murray. Ip. cit., p. 43).
Давайте не будем забывать о том, что формирует сущностный признак и достояние превосходства. Высшая действующая сила не ограничена и не замкнута внутри себя. Она лучится. Она стимулирует внутренние силы или энергии других факторов (даже автономных в своих собственных сферах), место которых в шкале бытия более низко. Превосходство подразумевает проникающее и животворящее влияние. Признаком превосходства церкви является именно моральная мощь, благодаря которой она оживляет, пронизывает и ускоряет мирское существование и внутренние силы природы, чтобы привести их к более высокому и совершенному уровню внутри их собственного порядка [181] — именно того порядка мира и жизни цивилизации, внутри которого политическое общество обладает верховной автономией, но которое все же является более низким по отношению к духовному порядку и тому, что принадлежит к вечной жизни. Именно это абсолютистские или тоталитарные государства (так же как и рационалистическая философия в духовной сфере) наиболее упорно отказываются признать, даже если при этом они призывают уважать свободу религии (замыкая при этом религию в ее собственной небесной сфере и запрещая ей как-либо влиять на земную жизнь, как будто возможно запретить небу посылать на землю дождь или освещать ее). Но, в противоположность этому, именно животворящее влияние церкви и Евангелия на все в мире является тем, что реально и сущностно гарантируется христианским типом цивилизации и "образом" отношений церкви и государства, подобным тому, который мы сейчас обсуждаем.
[181]
См.: Journet. l'Eglise du Verbe Incarne,pp.229–242.
* * *
Здесь я хотел бы сказать, что избитое выражение "проблема церкви и государства" в определенной мере двойственно, поскольку каково же значение этого слова государство? Было время, когда церковь должна была иметь дело с монархами христианского мира и с германскими императорами. Было время, когда она должна была иметь дело с абсолютными монархами, затем с современными абсолютистскими государствами, претендующими на то, чтобы быть образованиями типа личности или даже верховной (главенствующей) личности, управляющей политическим обществом. Сегодня ей приходится иметь дело либо с тоталитарными государствами, которые по своей природе обязаны преследовать ее, либо с демократическими государствами, которые все еще путаются в пережитках прошлого и не знают точно, что же им делать с церковью, потому что они все еще не поняли, что не они, а политическое общество в его организационной сфере является впредь dramatis persona [182] , с которым лицом к лицу встречается церковь. Если демократический принцип полностью реализуется в мире, наступит время, когда церковь должна будет иметь дело с народами. Я имею в виду: иметь дело с политическими обществами, где государство перестает претендовать на то, чтобы быть верховной личностью, и будет лишь играть свою подлинную роль — роль главного представительства политического общества. Проблема церкви и государства имеет неодинаковое значение в этих различных случаях.
[182]
Действующее лицо (лат.). — Прим. пер.
Давайте особо рассмотрим те обязательства, которые человеческое существо несет в отношении истины — не только в своей индивидуальной, но также в общественной жизни. Каждый человек имеет обязательства перед истиной в той мере, в какой он знает ее. Монархи ушедших эпох (или абсолютистские Государства, наследники монархов, понимаемые в гегельянском духе) имели обязательство перед истиной, к которой они сами в качестве отделенных от народа и управляющих политическим обществом были привержены по своей совести. Но у политического общества, как такового, есть обязательство перед истиной, к которой сам народ, граждане, формирующие политическое общество, привержены по своей совести. Политическое общество не знает иной истины, кроме той, которую знает народ.
В результате верховный принцип, состоящий в том, что политическое общество несет обязательства перед истиной и что его общее благо заключает в себе признание не только на словах, но и фактически существования Бога, — этот верховный принцип в прошлом осуществлялся благодаря обязанности, возложенной на монархов (или на абсолютистские государства, наследников монархов), вести политическое общество или народ к тому, что эти монархи или (предполагая, что у них есть собственная душа) эти абсолютистские государства считали истинной религией. Но в нашей исторической атмосфере (как только были признаны подлинное понятие государства и его чисто инструментальная функция в демократическом обществе) тот же самый верховный принцип должен осуществляться благодаря обязанности, возложенной на народ и усиленный его совестью, принимать в качестве просвещающего и вдохновляющего образца своей общественной и политической жизни и выражать то, что сам народ или граждане считают истинной религией. Таким образом, на практике все будет зависеть от того, во что народ по своей совести свободно верит, а также от полной свободы учить и проповедовать слово Божье, которая является основополагающим правом церкви и которая также необходима людям в их поиске истины, и от степени активности, с которой приверженцы церкви, как миряне, так и духовенство, свидетельствуют в своем реальном существовании о живой вере и Божественном Духе.
Если новая цивилизация будет вдохновлена Христианством, если политическое общество будет оживлено воздействием Евангелия в самом мирском существовании, это произойдет оттого, что христиане будут способны как свободные люди, говорящие со свободными людьми, оживить в народе нередко бессознательные христианские чувства и моральные установки, воплощенные в истории тех народов, что родились из старого христианского мира, и убедить народ, или большинство народа, в истинности христианской
* * *
Такое вдохновленное Христианством, подлинно и жизненно христианское общество (назовем его евангельски-христианским политическим обществом) благодаря самому духу, который должен оживлять его и формировать его структуру, — это общество должно обладать собственной социальной и политической моралью, собственным представлением, жизненно укорененным в христианском сознании, о справедливости и гражданской дружбе, о мирском общем благе и общей задаче, о развитии человечества и цивилизации. Рассматривая сейчас новый и довольно трудный предмет, имеющий отношение к самому мирскому обществу в его собственном порядке и в его жизни, с его законодательством, мы можем спросить себя, какие же принципы должно ввести в действие это законодательство в том, что касается вопросов совести или вопросов, непосредственно связанных с личностными убеждениями, нормами и с гражданским правом. Здесь мы должны подчеркнуть, что законодательство рассматриваемого Христианского общества не может и не должно подтверждать или одобрять какую-либо форму поведения, противоречащую естественному праву. Но мы должны также понять, что это христианское законодательство может и должно позволять или давать разрешение на определенные формы поведения, которые в некоторой степени отличаются от естественного права, если запрещение таких форм поведения гражданским правом вредит общественному благу — либо потому, что такой запрет расходится с этическим кодексом сообществ граждан, чья преданность нации и верность собственным моральным убеждениям, сколь бы несовершенна она ни была, по своей сути важна для общего блага, либо даже потому, что данный запрет приведет в результате к ухудшению поведения очень многих людей, чьи моральные устои выходят за рамки этого запрета [183] .
[183]
Фома Аквинский сформулировал основные положения этой проблемы в существенно важном отрывке. "Закон, — говорил он, — установлен в качестве определенного правила и меры человеческих действий. Так вот, всякая мера должна быть однородна измеряемой вещи… Следовательно, необходимо, чтобы даже законы были предписаны людям в соответствии с их состоянием, поскольку, как сказал Исидор (Etym., Bk. V, p. 21) закон должен быть возможен как в отношении природы, так и в отношении обычая отечества.
Итак, возможность или способность действовать проистекает из укоренившегося навыка (habitus) или расположения субъекта, поскольку не одно и то же возможно для того, кто не обладает добродетелью, и для добродетельного человека — так же как для ребенка и зрелого человека. Вследствие этого у нас нет единого закона, установленного для детей и для взрослых; и многие вещи, допустимые для детей, для взрослых наказуемы законом или считаются постыдными. Сходным образом, людям, не обладающим полной добродетелью, следует позволять многие вещи, которых невозможно терпеть в человеке добродетельном.
Итак, человеческий закон установлен для множества людей, большая часть которого — это люди, не обладающие совершенной добродетелью. Следовательно, отнюдь не любой и не каждый порок, от которого добродетельный человек воздерживается, запрещен человеческим законом, а запрещены лишь важнейшие порочные действия, от которых может воздерживаться [указанная] основная часть множества, и в особенности те действия — например, убийство, воровство и т. д., - которые пагубны для окружающих и без запрещения которых человеческое общество невозможно сохранить" (Sum. theol. I–II. 96.2).
Он продолжает: "Человеческий закон стремится вести людей к добродетели, но не сразу, а постепенно. В результате он не предписывает немедленно большинству несовершенных людей того, что можно требовать от людей, который уже добродетельны, и не обязывает это большинство воздерживаться от любого вида зла. Иначе несовершенные люди, будучи неспособными вынести такие предписания, должны ввергнуться в худшие грехи, как сказано в Книге Притчей 30:33: толчок в нос производит кровь — ив Евангелии от Матфея 9:17: если вливают вино молодое– то есть предписания совершенной жизни — в мехи ветхие — то есть в несовершенных людей, — прерываются мехи, и вино вытекает, то есть предписаниями пренебрегают, и от этого пренебрежения люди ввергаются в худшие грехи" (Ibid., ad. 2).
Думается, что в рассматриваемых нами вопросах гражданское законодательство должно приспосабливаться к разнообразию моральных убеждений, имеющих различное духовное происхождение, которые по своей сути несут в себе общее благо социального устройства, не подтверждая и не одобряя этих убеждений, но, скорее, принимая их во внимание. Иными словами, гражданское право должно лишь утверждать правила, разрешающие поступки, одобренные различными моральными законами, или придавать таким поступкам юридическую действенность, которая предписана их природой. Следовательно, государство не должно брать на себя ответственность за эти поступки или обосновывать их посредством своего официального заявления, но лишь должно регистрировать (когда необходимо решение гражданских властей) признанную указанными моральными законами обоснованность поступков.
Таким образом, в только что определенном мною смысле разумное применение плюралистического принципа [184] меньшего зла должно требовать от государства юридического признания моральных законов, присущих входящим в состав политического общества меньшинствам, правила нравственности которых, хотя и несовершенны в некотором отношении по сравнению с христианской моралью, должны быть признаны достоянием нации в ее общем стремлении к благой человеческой жизни. Такое признание должно быть основано не на праве (я не знаю, каком именно), которым любая моральная форма жизни должна была бы обладать в отношении гражданского права, но на требованиях политического общего блага, которое в демократическом обществе нуждается, с одной стороны, в особом уважении к внутренним смыслам и сознанию человеческого субъекта, а с другой стороны, в особой осторожности, чтобы не навязывать силой права моральных норм, слишком тяжелых для восприятия широкими слоями населения. Политически мудрый законодатель, далее, должен определить, какие сообщества граждан могут обладать тем множественным юридическим статусом, который я описал.
[184]
Давайте не будем считать, "что поскольку все человеческие мнения любого типа имеют право на то, чтобы их преподавали и распространяли, то государство должно быть обязано признать в качестве юридически действенного для любой духовной группы закон, выработанный этой группой в соответствии с ее собственными принципами. Я не это имею в виду. Для меня данный принцип означает, что, дабы избежать больших зол (то есть крушения мира в обществе либо оцепенения или распада совести), государство может и должно терпеть (терпеть не значит одобрять формы вероисповедания, более или менее отличающиеся от истинной: следует терпеть обряды неверных, учил Св. Фома Аквинский (Sum. theol. II–II. 10.11). [Следует терпеть иные] формы вероисповедания, а также пути постижения смысла жизни и образы поведения; следует признать, что различным духовным группам, входящим в состав политического общества, должен быть дан отдельный юридический статус, который законодательная власть самого государства в его политической мудрости должна приспособить, с одной стороны, к характеру этих групп, а с другой — к общей тенденции законодательства, стремящегося к добродетельной жизни, а также к предписаниям морального закона, ради полной реализации которых указанная законодательная власть должна стараться контролировать, насколько возможно, это разнообразие форм" (Humaneste integral, pp. 172–173; True Humanism, pp. 160–161; я внес некоторые изменения в английский перевод). См. также: Du regine temporelet de la liberte (Freedom in the Modern World), ch. I, n. 12. При таком плюралистическом представлении, как я отмечал (р. 80,Frenched.; p. 66, Еnglish ed.),"гражданское законодательство может совпадать или согласовываться с каноническим правом католиков", тогда как для других духовных групп оно может быть иным, но при этом всегда ориентированным в сторону истинных моральных принципов. В этой связи можно заметить, что статья 24 Португальского Конкордата запрещает развод лишь тем, кто заключил католический брак. "Это положение, — комментирует отец Джон Кортни Мюррей, — иллюстрирует то, что я имел в виду, говоря, что государство организует то, что уже "есть" в обществе" (op. cit., p. 72 п.).
И, наконец, я должен увидеть в некотором умопостигаемом будущем обществе законы политического общества, признающие в таких случаях (не посредством права, относящегося к какому-либо моральному образу жизни, но посредством свободного решения политической мудрости) моральные кодексы, которые выражают совесть основных духовных родословных, представляющих национальное сообщество и его богатое моральное наследие. Разумеется, при условии, что политическое общество, предоставляя такие свободы своим частям, заботится о моральных интересах целого и ограничивает те ущемления высших требований естественного права, которые законодатели должны допустить в качестве меньшего зла во имя общего блага. Конечная цель права — сделать людей морально совершенными. Гражданское право должно приспособиться, ввиду максимального [морального] совершенства, доступного большинству людей, к различным образам жизни, одобренным разными моральными кодексами. Но оно должно сопротивляться переменам, проистекающим от постоянного ослабления морали и разложения масс. Гражданское право должно также всегда поддерживать всеобщую направленность к добродетельной жизни и инициировать стремление на каждом уровне к полному воплощению морального закона.