Человек и пустыня (Роман. Рассказы)
Шрифт:
Положив мускулистые руки на талию немца, Степан вдруг вообразил, что у него в руках пятиришный мешок муки, — такие мешки он каждый день перебрасывал сотнями.
Немец, выбрав момент, ловко тряхнул Степана, и тот упал на колени. «А-а!» — разочарованно пронеслось по цирку. «А!» — выдохнул Степан и, вскочив на ноги, сдавил немца руками, поднял над головой и со всей силой поставил опять на песок. Он его не валил, не бросал, а только поднимал над головой и ставил на песок. Так грузчики поднимают мешки и ставят… Тут коньяк сказался: «А-а, задушу!» — сквозь стиснутые
— У, задушу! — ревел Степан.
Послышались тревожные крики. Степана схватили за руки, а он все поднимал и опускал немца. Тогда притащили ведро холодной воды и вылили на Степана… Противника быстро унесли с арены.
Две недели потом купцы поили Степана водкой, и лишь одно утро в эти две недели он был трезв — это когда околоточный надзиратель вытрезвлял его и возил напоказ к губернатору. Тот задавал Степану вопросы, но Степан от смущенья не смог ответить ему.
Губернатор, очень любивший русские пословицы, «милостливо» сказал:
— Велика Федора, да дура.
И приказал увести Степана, пожаловав ему на память о встрече три рубля.
Степан жил и умер в Нижнем в девяностых годах, оставив Волге сына Ивана.
Вот про Ивана и особенно про сына его Семена — тоже грузчиков — пойдет речь в этом рассказе.
Бывало, Степан зарабатывал хорошо, но, как это водилось у грузчиков, почти все пропивал. На семью, само собой, обращал самое малое внимание, — дети росли без призора, и без призора же, незаметно, вырос Иван и тоже стал грузчиком — такой же могучий, как отец.
Невозможно представить Нижний без грузчика. Здешние пристани всегда вели большую погрузочно-разгрузочную работу, здесь миллионы пудов разных товаров сгружались на ярмарку и нагружались после ярмарки. Здесь же шла перевалка грузов с мелких окских и верхневолжских судов на крупные нижневолжские и наоборот.
Летом, случалось, Иван Острогоров зарабатывал иногда до пятнадцати рублей в сутки, а уж пятерка всегда была верная: заработок хороший. Беда только, что судьба грузчика находилась в руках рядчика: рядчик и работу отыскивал, и цены устанавливал, и расчет вел, а большую долю заработка брал себе.
Рядчик спаивал грузчика. Пьяный грузчик работал, не щадя себя, — он поднимал тяжести, которые трезвый никогда бы не поднял, потому что пьяному море по колено. И пьяный за полтину сделает то, что трезвый не согласился бы сделать и за десять рублей.
После получки рядчик из денег, заработанных всей артелью, брал некоторую сумму и на нее покупал ведра два водки, — грузчики пили.
Степан пил еще умеренно, «вполпьяна», — сказывалась лесная строгая староверская закваска. А его сын Иван уже стал пить «в полную меру».
Жил Иван с семьей в Кунавине, на самом конце улицы, что вела к кладбищу, в доме мещанина Решетова, перенаселенном сапожниками, печниками и всяким другим ремесленным людом. Жильцы пили горькую, в пьяном виде били и заушали
Жена ему попалась здоровая, как говорили о ней соседки, «баба осадистая, широкой кости». Такую бабу конем не задавишь. Однако и она постоянно жаловалась:
— Не муж у меня, а злодей. Что ни сгребет, все в мой горб кладет: палка — палкой, кирпич — кирпичом…
Бывало, тихим вечером в будний день выползут все решетовские квартиранты из своих тесных прокуренных углов к воротам на улицу посидеть на скамейке — посумерничать, посудачить, — и Матрена Острогорова тоже выйдет.
Разговоры тут велись самые благочестивые: про купца Бугрова — нижегородского миллионщика, — как он тридцать пятую девку взял к себе из скитов «на временное подержанье». Подержит месяц или два, а потом выдаст замуж за какого-нибудь своего служащего — и хорошее приданое даст. Или расскажут, как другой купец — Брюханов — своего родного сына муравьями до смерти затравил, «заткнул рот тряпицей, руки-ноги связал, зарыл по горло в большую муравьиную кучу, и парень сгиб»…
— Ох-хо, господи, господи! Не одни мы грешны, а вот первые люди в городе тоже с ущербинкой.
Взрослые судачили, а мальчишки и девчонки тут же вертелись, слушали и поучались.
В городе и в Кунавине жизнь постепенно затихала, и лишь гулко раздавались гудки пароходов на Волге и Оке. Слышно было, как на соседней улице прогремела пролетка извозчика. Вечерняя тишина становилась чуткой.
И вот в эту чуткую тишину вдруг ворвался чей-то голос. Кто-то пел далеко. Слов нельзя было разобрать. У решетовского двора насторожились, прислушались и решили:
— Ваня Острогоров идет!
Голос ближе, ближе, из-за угла вылезла медвежья фигура пьяного грузчика. Иван пел всегда одну и ту же песню:
Зачем ты, безумная, губишь Того, кто увлекся тобой? Ужели меня ты не любишь? Не любишь, так бог же с тобой.Едва вывернувшись из-за угла, Иван оборвал песню и трубным голосом заорал:
— Матрена-а! Иду-у-у-у! Встречай гостя дорогого!
Сидящие на скамейке заговорили возмущенно:
— Гость дорогой, дьявол тебя задави! Такого бы гостя поганым кнутом отстегать.
Матрена тотчас встала и заговорила дрожащим голосом:
— Мы с голоду дохнем, а он каждый день пьян.
— Все, поди, пропил? — вздохнула соседка.
— А то как же? Неушто домой принесет?
— Матрена! Иду-у! — кричал Иван. — Куда спряталась?
И обругался так, что листья на вязу задрожали.
Семка — единственный Иванов сын, — услышав отцов голос, уже бросил игру, подбежал к матери. У него заблестели глаза и сами собой сжались кулаки. Он знал, что сейчас будет, и, как рассерженный зверок, смотрел навстречу отцу. Матрена нырнула в калитку, «подальше от греха». Иван враскачку подошел к дому и стащил с себя картуз, здороваясь: