Человек, который не мог остановиться
Шрифт:
«На Фарэуэе должны быть скупщики краденого», — подумал он. Проблема, как их найти. Другая возможная проблема: могла просочиться информация, что человек, укравший имперские регалии Шаары, находится на Фарэуэе. В этом случае Клаверинг мог ожидать визита от местного криминального мира.
Клаверинг исследовал содержимое бумажника. Валюта Федерации являлась законным платежным средством, но ему хватило бы ее только на неделю проживания. Он посмотрел на часы, которые настроил на местное время и долготу дня. Было около полудня. К вечеру, он надеялся, он будет уже на пути к тому, чтобы прочно встать на ноги в этом новом мире.
Драгоценные
Выйдя из банка, Клаверинг широким шагом направился к центру города. Он с одобрением заметил множество полицейских, очень деловых и эффектных в своей униформе, состоящей из белой рубашки и голубой юбки. Он уже решил, какое преступление совершит: кража в магазине — это не слишком тяжкий проступок, чтобы тюрьму заменили на депортацию. Он надеялся, что тюрьмы не окажутся такими плохими, как утверждал инспектор по иммиграции.
Он зашел в большой магазин, поднялся по эскалатору до отдела мужской одежды, небрежно прошел по проходам, пока не увидел выставку — пояса из алтайранского хрустального шелка — которые привлекли его внимание. Он взял один из поясов, восхитился, как тот чуть ли не сам липнет к рукам. С намеренным безразличием он скатал его и сунул во внутренний карман куртки. Затем медленно двинулся к эскалатору «вниз».
За пять ярдов до него Клаверинг почувствовал на локте твердую руку…
Магистрат, перед которым оказался Клаверинг, был умеренно строгим; он выразил сожаление, что открытым гостеприимством Фарэуэя так злоупотребляют. Он заявил, что наказание в виде депортации не соответствует преступлению, в котором Клаверинга нашли виновным, и объявил приговор:
— Шесть месяцев, — сказал он. — Шесть месяцев тяжелых работ.
— Но, Ваша милость, — заметил Клаверинг, — Это мой первый проступок.
— В этом мире, возможно, — ответил магистрат. Затем, полицейскому. — Уведите его.
Его увели.
Клаверинг сидел на койке в пустой камере.
«Мне нужно взять от этого все возможное, — думал он. — Шесть месяцев — это больше того, что мне требуется, чтобы узнать имя надежного скупщика, но я должен постараться выяснить как можно больше об этом мире. Когда выйду, у меня уже определятся контакты. Я узнаю, насколько далеко смогу зайти без того, чтобы меня депортировали…»
Клаверинг встал, когда в верхней части двери открылось окошко, и взял поднос с едой. Он посмотрел на непропеченный хлеб, бобы, плавающие в подливке из воды, сосуд с водой. Отнес поднос к койке, сел и стал есть.
Он спал на удивление хорошо и проснулся как раз к завтраку, хотя тот был не более удобоваримым, чем ужин. Когда дверь открыли, он вышел и присоединился к процессии бритоголовых фигур в форме с яркими полосами. Охрана, как заметил Клаверинг, была вооружена, и по виду можно было сказать, что никаких шуток они не потерпят. Он вздохнул. Это был его третий срок в тюрьме, но два предыдущих прошли в учреждениях, где акцент делался на гуманность.
Тяжелая работа оказалась такой, о которой он читал в исторических романах, но не думал, что она еще существует. Дробление камня в тюремной каменоломне — монотонный, ломающий спину труд. Клаверинг надеялся, что сможет разговаривать с коллегами-заключенными во время работы, но грохот кувалд и бдительность охранников делали это почти невозможным.
Маленький, сморщенный человечек справа от него ухитрился спросить углом рта: «Ты из Приграничья?» — и Клаверинг успел поспешно ответить отрицательно, и это все.
Дневную еду ели на открытом воздухе — хлеб, бобы и какое-то неопределимое мясо, сплошной жир и хрящи — но возможностей для разговора не было. День прошел в монотонной работе. Клаверинг был рад, когда его заперли в камере на ночь.
«Шесть месяцев. Сто восемьдесят дней. Не работают ли они семь дней в неделю? Эти охранники, должно быть, из монастыря траппистов [1] , и они ожидают, что мы все тоже окажемся траппистами… При таком положении вещей я выйду отсюда, зная ненамного больше, чем когда входил. Что же, завтра я попытаюсь поговорить, нравится им это или нет, в конце концов, они же не могут меня застрелить…
1
Трапписты — члены ордена, проповедующие аскезу вплоть до обета молчания
Или могут?»
На следующий день его решимость не поколебалась. Он увидел, что маленький сухой человечек идет перед ним.
— Эй, — сказал он обычным, разговорным тоном. — Ты! Коротышка! Ты из Приграничья?
Огромный кулак ближайшего охранника без предупреждения ударил его в лицо.
Клаверинг закачался и упал. Ощущение всепоглощающей ярости было сильнее боли. С кошачьей ловкостью он снова оказался на ногах, молотя кулаками в толстое пузо охранника. Снова он упал, на этот раз под дождем ударов сзади. Он достаточно контролировал себя, чтобы свернуться в клубок, защищая лицо руками от тяжелых ботинок. Казалось, прошло очень много времени, пока он потерял сознание. Постепенно Клаверинг разглядел серый потолок и ощутил боль — тупую боль в руках и ногах и в большей части тела и острые уколы боли в груди при дыхании. Он повернул голову, чтобы лечь на подушку правой щекой, и застонал, когда мышцы шеи запротестовали. Он обнаружил, что не очень хорошо видит левым глазом, видит серую стену и неясную фигуру мужчины в одежде с полосками заключенного.
— С возвращением, Клаверинг, — сказал мужчина.
— Ты кто такой? — с усилием буркнул Клаверинг.
— Я — доктор. Как доктор, так и заключенный. Я слишком полезен для них, чтобы меня когда-нибудь выпустили. Кроме того, слишком много знаю… Вот, выпейте!
Клаверингу удалось приподняться и сесть на кровати. Он уставился на доктора здоровым глазом и увидел старика с жидкими седыми волосами и морщинистым серым лицом. Чтобы взять стакан, понадобились усилия.
Бренди оказался хорошим, хотя раны во рту стало жечь. Через несколько секунд Клаверинг почувствовал себя сильнее. Он осмотрел свое тело, с которого свалилась простыня, увидел огромные синяки и повязку на ребрах…
— Подонки, — сказал он без всякого выражения.
— Вы сами напросились, — сказал доктор. — Вы напросились и получили. Я полагал, что человек с таким обширным опытом, как у вас, станет вести себя разумней и, естественно, не будет приземляться в этой адской дыре.